— А по-твоему, кто ты для меня из этой троицы?
— Сейчас? Я бы сказал, нечто среднее между Родольфом и Леоном. И потихоньку двигаюсь дальше. Так? К Бовари.
— Да, — смеется. — Почти угадал.
— Ну, конечно: где-то между вожделением и разочарованием на длительном падении к смерти.
— Мне еще не случалось видеть столь дотошного применения садомазохизма. Иной раз тянет поступить с врагом так, что Бэкону[45] и не снилось.
— Очень выразительно.
— Но согласись: есть люди, к которым вообще не хочется применять силу, — зато тянет размазать им физиономию, точно краски по холсту.
— Ты агрессивнее меня.
— Зачем все эти славяне к тебе ходят?
— Чехи не славяне.
— Ладно, тогда — зачем ты якшаешься со всеми этими чехами и славянами?
— Зачем они ко мне ходят, и зачем я с ними якшаюсь — вопросы разные.
— Зачем ты с ними якшаешься?
— Они мне нравятся.
— Больше, чем англичане.
— А тебе нет?
— Почему? Потому что много страдают? Тебя настолько привлекает страдание?
— Меня оно интересует. Как и всех, правда?
— Сомневаюсь. Большинство предпочитает отводить глаза.
— А у меня нет фобий, я смотрю на всех в упор. Перемещенные лица рассказывают много интересного. Порой даже удается им помочь.
— Сочувствие к жертвам — это тоже оттого, что ты еврей?
— Разве? Кругом полным-полно евреев, которым плевать на всех. К твоему сведению, я, хоть и еврей, вовсе не чувствую себя жертвой. Наоборот.
— Тем не менее это так: ты же из той маленькой группы евреев, рожденных в этом веке и чудом избежавших страшной участи; им повезло жить — вот чудо-то, — пусть недолго, в достатке и безопасности. Вот почему тебя так тянет к тем, кому убежать не удалось, евреи они или неевреи.
— А тебя не тянет?
— Я любознательная, но лезть вон из кожи, чтобы завязать с ними дружбу, не стану. Мне в голову не придет отправиться на отдых в одну из тех стран, а для тебя нет ничего лучше, чем провести пару недель там, где все угнетены и несчастны. С чего это у тебя началось?
— Чистая случайность. Я закончил книгу и отправился путешествовать. Шел семьдесят первый год. Из Вены мы поехали на машине в Прагу. Побродив с полчаса по городу, я подумал: «Для меня здесь кое-что есть». Там жил мой издатель, он давным-давно выпустил мою первую книгу. Назавтра я поехал в издательство, представился, и в десять утра директор с сотрудниками распили в мою честь бутылочку сливовицы. Позже один из редакторов пригласил меня отобедать с ним и к слову сообщил, что директор — сволочь. Тут до меня кое-что стало доходить. Я много чего наслушался, и как-то по весне я снова на несколько недель очутился там один, и прямо на улице меня зацапала полиция. За эти годы я уже привык, что каждой весной, особенно когда иду в гости к друзьям-писателям, за мной следуют полицейские, — но эти были вежливые, в штатском, и держались на расстоянии. А в тот раз — шел семьдесят пятый год — на улице ко мне решительно направились двое в форме и потребовали документы. Я показал им паспорт, визу, карточку постояльца гостиницы, но они заявили, что этого мало. Надо пройти с ними в участок. Я раскричался, стал по-английски и на убогом школьном французском требовать, чтобы меня доставили в американское посольство, к послу США. В нескольких шагах от нас была остановка троллейбуса, и я закричал так, чтобы меня услышали стоявшие там люди: меня без каких-либо оснований преследует полиция, и я настаиваю, чтобы меня доставили в американское посольство. Тем временем один из полицейских отошел в сторону, где топтался следивший за мной тип в штатском, в знакомом синем плаще; они о чем-то потолковали, затем полицейский вернулся и велел мне пройти с ним в участок; говорил он по-чешски, но суть я уловил. Я отказался сдвинуться с места и продолжал кричать. Так оно и шло минут пятнадцать. Всякий раз, когда я говорил «нет», полицейский отправлялся к тому, в штатском, за указаниями, потом возвращался и требовал, чтобы я проследовал в участок. Молодая немецкая пара, стоявшая у остановки, подошла поближе — узнать, что происходит. Они заговорили со мной по-английски, и я сказал: «Не могли бы вы постоять здесь, пока недоразумение не уладится?» Я представился, сказал, в какой гостинице остановился, и попросил, если меня уведут силой, позвонить американскому послу. Вконец отчаявшись, полицейские отправились на угол