— Очень хороший. — подтвердил я, борясь с тошнотой. — И очень амбициозный. Дай ему волю, он весь мир таким хорошим сделает. Под себя перекроит. Альтруист.
Мальчишка покосился на меня.
— И девушка вроде ничего. — добавил он несколько смущенно.
Это да. Очень даже ничего.
Ничего личного.
— А вот эти, тот тип в сером, и лбы с пушками — они же вроде тех уродов, которые меня похищали?
— Ты это почувствовал? Или просто мнение?
Становилось чуть полегче. Я жадно втягивал в легкие холодный воздух. Остановился, потер поясницу. Не свалится бы на полдороге.
— Ну да, почувствовал. Сразу как увидел. Знаете, я смотрю на них, и такой как будто бы озноб проходит. Ну вроде как я простудился и температурит меня.
— Это нормально, Дима. Просто ты начинаешь проявляться.
— Чего я начинаю?
— Это довольно сложно объяснить, — я помедлил, подбирая слова. — Понимаешь, есть такие люди, у которых от природы талант. Ну например, очень хорошие художники. Есть у тебя любимый художник?
— Ну этот, — Дима пожал плечами. — Шишкин, типа.
Эх, педагог из меня никакой.
Но ведь как-то надо вводить парня в курс дела.
— Ну пусть Шишкин. Вот у него есть замечательный талант писать картины. Люди смотрят на них, ощущают радость или грусть — в зависимости от того, что заложил в картину художник, когда ее писал. Чувствуют эмоции, понимаешь? Но не так, чтобы сразу начинать плакать навзрыд или радостно скакать кругами посреди галереи. А на уровне легких ощущений.
— Так. — Дима кивнул.
— А теперь представь, что есть еще один условный человек. И его заключается в том, что он, глядя на картину, может с огромной точностью определить, какое настроение и какие эмоции испытывал художник, когда накладывал кистью каждый отдельный мазок.
— Сомневаюсь.
— Верю. А теперь приходит еще один посетитель галереи, подходит к картине, и все заложенное в нее настроение забирает себе.
— И картина превращается в пустой кусок картона, да? Ха, забавная тема.
— Нет, картина остается картиной. Но одни люди видят в ней мазки, который художник делал с хорошим настроением, а другие видят мазки, которые он делал, уже заканчивая ее, когда на улице была плохая погода, и потому настроение у него было не очень. И вот кто-то из этих странных людей берет из картины радость, а кто-то грусть, тоску, досаду…
Я нес околесицу, и сам чувствовал это. Но как было объяснить ему то, чему нас учили несколько лет?
На что нас натаскивали как служебных собак. Макса, Фролова, волкодавов-проводников, и нас, индикаторов-ищеек.
— А кто-то просто смотрит на картину, — пробормотал я. — стоя посреди выставки. А рядом с ним стоит другой человек, и при этом пьет из него эмоции, все до последней капли… И вот этому, из которого выпили эмоции, потом станет очень плохо. А тому, кто пил — наоборот, отлично. Таких мы называем «минусами». Потому что они отнимают, понимаешь?