– Па! Тогда еще один вопрос.
– Ну, шё еще?
– Не хочешь, я могу не спрашивать.
– Не. Начал, так давай. Не тяни кота за хвост. Шё ты хочешь еще узнать?
– А как Сталин к евреям относился? Какое сейчас отношение, я вижу. И, кстати, почему к нам так? Из-за того, что Израиль арабов разбил?
– Это всё, шё ты хотел спросить?
– Ну, в общем, да.
– Ты говоришь, шё видишь, какое к нам отношение. А шё ты видишь?
– Ну… В институты перестали принимать. С тобой так… В школе…
– А шё в школе?
– У нас в седьмом классе Фридка Цейтлин училась. Так они уезжают.
– Да? А чего ты мне ничего не сказал?
– Так только стало известно.
– Откуда?
– Собрание комсомольское было. Исключили Фриду из комсомола.
– Ты там бы?
– Ну, да.
– Так ты ж пока не комсомолец.
– Открытое собрание было.
– А-а! Ясно. И шё там говорили?
– Да, много чего говорили. Сказали, что Цейтлины – предатели Родины. Особенно химичка разорялась.
– А-а! Та? Как её там фамилия?
– Слободенюк.
– Да, да. Слободенюк. Еще та антисемитская рожа!
– Да. По ней вижу, как евреев «любят».
– Она к тебе шё-то имеет?
– Ну, так… Больше «четверки» не ставит. Я думал, что она меня просто не любит. Но на том собрании все понял. Даже сказал ей «фашистка».
– Шё, шё?!
– Сказал «фашистка» на нее.
– Да ты шё!? С ума сошел? И кто-то слышал?
– Все. Громко получилось.
– И шё было дальше?
– Директриса, Клавдия Ивановна, остановила собрание, и спросила, кто это сказал.
– Так. Мне это уже начинает нравиться. Ну, ну.
– Я сначала сидел, молчал. Потом встал.
– Так. Ну не тяни! Шё ты… как будто слова надо щипцами вытягивать! Говори! Шё дальше было?
– Клавдия приказала мне идти с ней в кабинет. Химичка тоже пришла. Стала реветь. Сказала, что ее так в жизни еще никто не оскорблял. Клавдия орала, что у таких родителей, как мои, такой вырос сын. В общем, она будет думать, что со мной делать.
– Она будет думать? Я тебе уже сейчас скажу, шё она будет делать. Или, точнее, уже сделала. Она сообщила в КГБ. Можешь быть уверен! Я тебе это гарантирую. То, шё ты сказал, слышала вся школа. Она не может по-другому поступить. Если она не сообщит, это сделает кто-то другой. По-иному и быть не может.
Папа замолчал. Он стал ходить по комнате, сложив руки за спиной. Так он делал только в периоды раздумья. Он тогда не кричал. Крик был ни к чему. Наконец он остановился, и сказал:
– Ой… Ну, шё ж… Я тебя поздравляю! Ты нам всем заработал крупные неприятности.
– А ты бы смолчал!? Они там начали рассказывать, что кроме евреев никто не уезжает! И это после всего, что родина для евреев сделала! Наши все сидели, как побитые собаки!