Последний еврей из КГБ (Барабаш) - страница 43
Я заплакал. Отец смотрел в одну точку.
– Ну, хорошо… Не плачь. Дело сделано. Шё уже…? Теперь надо думать, шё делать дальше. А я еще смотрю, последние пару дней, ты какой-то не такой. Я еще себе думаю «может в школе шё-то не то»? И на! Точно…! Вот черт…! Ладно… Не психуй. Шё-то придумаем. А про Сталина и евреев потом поговорим. Я не забыл. Сейчас надо думать не об этом, а о том, как быть дальше. Но на будущее, я тебе вот шё скажу. Надо уметь держать язык за зубами. А то из-за тебя другие могут пострадать. Это не героизм. Точнее, как мама говорит: «Это героизм за чужой счет». Имей это в виду. Ты делаешь, а кто-то должен расхлебывать. У тебя еще вся жизнь впереди. Будешь так себя вести, несчастья только близким людям принесешь. Запомни!
Мы оба замолчали. Гроза, кажется, прошла. Многое нами было сказано. Слова, как снаряды, взорвали спокойное до селе течение реки жизни. Теперь нужно было время, чтоб она вошла в спокойное русло. Надо было всё осмыслить. Вообще, разговоры с отцом никогда не были разговорами ни о чем, не были спорами ради споров, не были чем-то отвлеченным и абстрактным. Но тот разговор был особенным. Он имел последствия для всей нашей последующей жизни.
Не знаю, специально ли папа тренировал меня таким образом. Скорее всего, ему самому было интересно со мной говорить. Детская логика отличается от взрослой, и простые детские вопросы зачастую ставят взрослых в тупик. Папу такая простота и неожиданность бодрила, и мне казалось, что отец был даже рад моим вопросам. Это давало ему возможность высказаться, размять мысли. Задавать вопросы я не боялся. Нечего было бояться. Если отец горячился, я мог просто надуться и уйти. Неизвестно, кому от этого было хуже. Но папа всегда говорил с сердцем. А на такие темы, тем более. От линии партии, которую проводило ее руководство, зависела жизнь всех советских людей. Повлиять на эту линию они не могли. Поэтому центр политической жизни страны перемещался на кухни. Наша семья не была исключением.
Мама в диспутах принимала участие редко. Она уважала папины знания, да и его феноменальная память выбивала всякую возможность спорить. Отцу не было равных. На заводе, где он тогда работал, только некоторые могли с ним потягаться. И то, это длилось несколько минут в самом начале его рабочей карьеры. Со временем все всё поняли, и в споры больше не вступали. Даже лекторы партийной учебы спешили заключить с ним мирный пакт. Понятное прошлое и задумчивое настоящее отца, делали за него половину работы. Люди в панике отступали. Им не хватало ни воли, ни веры, ни знаний.