– Все хорошо. Он теперь зам. начальника отдела.
– Молодец! Толковый парень.
– Он хотел бы с вами встретиться, поговорить. Если вы не возражаете, конечно.
– Я не возражаю.
– Вот и отлично! Я ему передам. Тогда с вами свяжутся.
– Хорошо. Это все?
– Да, да, Абрам Самуилович! Это – всё.
– Тогда мы пошли. Будьте здоровы!
– И вам всего хорошего.
Мы поднялись, и не спеша, пошли. Через какое-то время я не выдержал:
– Па! Это кто был?
– Человек с бывшей работы.
– А как он узнал, что мы тут будем?
Папа ухмыльнулся:
– Да, как-то узнал…
– А как ты догадался, что он хочет поговорить? Ты его узнал?
– Слушай. Поживешь с моё, и ты будешь догадываться о многом.
Этот ответ ничего не объяснял. Но другого ответа всё равно не было, и мы молча пошли домой. Каждый наедине со своими мыслями и чувствами. Меня они переполняли. В тот день отец открылся мне еще с одной стороны. Таким я его еще не знал. Случившееся напоминало детектив или фильмы про шпионов. И я оказался в центре событий! Вот это да! Класс! Но только это было не в книге, и не в кино. В жизни все выглядело довольно буднично, но от этого не менее ярко.
Вечером нам позвонили. Отца попросили к аппарату. Кто был на том конце провода, я не знаю, но разговор был тихим и недолгим. После него родители перешли на идиш. Это означало высшую степень секретности. Иначе бы они говорили по-русски. Тайн от меня было мало.
На следующий день папа пришел домой поздно. Он был молчалив, угрюм, и от него пахло водкой. Я не любил его таким.
– Я был с Теплухиным в ресторане. Извиняюсь… Потом… Завтра…, – только и сказал он.
Отец пошел в ванную, а оттуда, спать.
На той неделе папа работал на заводе во вторую смену. Это значило, что уходил он на работу тогда, когда я еще был в школе, а приходил тогда, когда я уже засыпал. Поэтому поговорить с ним получилось только на выходных. В воскресенье мы пошли по «трассе здоровья» – дороге, идущей вдоль моря от Лонжерона до Аркадии. Понятно было, что родителям нужно поговорить. За неделю случилось много чего. И я им не мешал.
Сначала они говорили на идиш. Но потом папа что-то сказал маме, и они перешли на русский. Со мной никто не говорил, но из разговора я понял, что «конторе» не нравится папино рвение по делу Аксельмана, и Теплухин встретился с папой, чтобы об этом сказать. Маму эта новость не обрадовала. Она не испугалась, нет. Её трудно было испугать. В 1941 году, когда ей было 13 лет, она осталась сиротой, воспитывалась в приемной семье евреев Гориных, и работала на заводе. После отъезда Аксельмана маму назначили начальником швейного цеха, и в ее подчинении оказалось 250 женщин, большинство из которых без мужей воспитывали своих детей. За возможность заработать, эти люди не щадили никого. Так что маму было трудно испугать. Просто в случае с Аксельманом, мы оказывались меж двух огней. С одной стороны – «контора». Она мелочами не занималась. Она занималась всем. Раз они решились «показать свои уши», значит, дело Аксельмана было не таким простым. С другой стороны, как мы могли простить убийц Мишки? Он же моим родителям был, как сын. Да и перед Давидом Яковлевичем с женой у нас были моральные обязательства. Об этом даже излишне говорить.