Элегию тех светлых дней разговоры об убийствах могли омрачить. Но официально опровергнуть слухи означало их только подтвердить. Поэтому очень скоро вся Одесса знала, что в Дюковском парке нашли повешенного. Кто-то божился, что сам видел не одного, а два и более трупов. Самые осведомленные, переходя на шепот и закатывая глаза, рассказывали о еще более страшном – зеленом человеке. В общем, гигантская молекула скушала врача!
Папа об этом ничего не знал. Во-первых, он плохо слышал. А во-вторых, ему ничего и не говорили. Сплетни они с мамой терпеть не могли. Я, конечно же, был в курсе событий, но родителям ничего не сказал. Так длилось до тех пор, пока к нам не пришел Теплухин. Они с отцом, по сложившейся традиции, пошли пройтись. А когда папа вернулся домой, он был чернее дождевой тучи. Отец иногда разговаривал сам с собой. Чаще – сам со мной. В тот вечер он избегал и тот, и другой вариант беседы. Когда пришла мама с работы, они закрылись в спальной, и это было чрезвычайно. Лучше туда было не соваться. Но за ужином папа сам начал разговор.
– Ты уже взрослый, – сказал отец, глядя на меня, – Поэтому мы тебе сейчас что-то скажем, но ты не дай бог ты кому-то что-то расскажешь. Смотри!
– Па…! Я кому-то что-то когда-то рассказывал?
– Это я на всякий случай… В общем, так… Тут такое дело… Помнишь, я говорил, шё нашел тех двух сволочей, которые Мишку убили?
– Ну, конечно!
– Да. Так, вот… Их уже нет в живых.
Папа внимательно на меня смотрел, сложив руки у лица. Он так делал, когда хотел увидеть реакцию человека, не раскрывая своей. Все молчали. Мне нечего было сказать. Жалости к погибшим я не ощущал. Зато ощутил какое-то новое чувство тревоги. Было ясно, что к их смерти имела отношение «контора», и я, вдруг понял, что все происходящее не книжная история, и не кино, а сама жизнь. «Контора» убивает людей! Быть может, это был кто-то посторонний, какой-нибудь милиционер. Может уголовник. А может сам Теплухин со товарищи! Я этого не знал. Но в тот день, отвратительная правда жизни, со всей своей страшной простотой, впервые дотронулась до меня. Детство кончилось. Каких-то двух пацанов сначала использовали, а потом, за ненужностью, убрали. Как туалетную бумагу. Но, ведь, они тоже были людьми… Я их не знал. Возможно, если бы знал, мне было бы легче. А так… Живо представил себе, как их засовывают в петлю.
Какое-то время все в доме почти молчали. Говорили только по необходимости. Так длилось несколько дней. Когда однажды отец не заговорил со мной сам. Я собирался уходить, и тут папа спросил, не хочу ли я проводить его немного. Идти было недалеко, на Греческую площадь. Но это было неважно. Главное было в том, что можно было с отцом поговорить. И эту возможность я упускать не стал. Понятно, что он сам хотел поговорить. Но, вот, о чем, мне было неизвестно. Едва мы вышли из дома, как папа заговорил первым: