Как только она вышла из здания, я выбежал на балкон и долго смотрел, как она стояла на остановке и на ней был светлый плащ со странной накидкой пушкинских времен на плечах и я думал, что этот плащ ей совсем не подходит и сокрушался, зачем она его надела и понимал, что со мной происходит то, чему я должен противиться и осознавал, что я вряд ли это смогу.
И так она изредка приходила в райком с какими-то бумажками в сектор учебной работы и минуты ее присутствия превращались для меня в истинные муки.
* * *
Я безумно ее полюбил, задыхаясь при одном ее виде, заикаясь и отвечая невпопад и ненавидя себя за неожиданную слабость, а она смотрела на меня удивленно, принимая, как я думал, за некое странное существо.
Я выросший на улице, где, как правило, тебя опустят, если не ответишь — превращался в аморфное тело, глубоко презирающее само себя. Бывало, меня били в кровь, но я знал, надо вставать и отвечать. Били нещадно, и я привык к боли, терпя и ужасаясь лишь при одной мысли, что сломают — это на всю жизнь. Теперь я был сломлен, растоптан, готовый к любым перипетиям судьбы, в которую никогда не верил.
Я прекрасно понимал, что это не мое, что ничего путного из этого не получится, воздушное создание не из моего мира и я — мы были слишком разные, находясь на абсолютно противоположных полюсах. Но не мог совладать с собой и еще больше ненавидел себя.
Никогда особо не задумавшийся о высоких чувствах, с легкой иронией воспринимавший мелодрамы и закрывающий на второй странице книги о страданиях двух влюбленных, я стал воочию видеть и на себе осязать, что значит любить женщину. Когда весь мир сужается до одной ее… Когда для тебя ничего нет прекраснее на всем свете, кроме как этого божественного создания, сошедшего с небес. Когда дыхание перехватывает, увидев ее, когда каждое ее слово ты воспринимаешь как послание с небес. Она этого не знает, она просто улыбается, и ты растворяешься в этой улыбке…
Это было невыносимое состояние, я все время думал о ней, каждое ее слово звучало во мне на сотни мотивов, принимало десятки смыслов и оттенков.
И потом меня перевели на работу в райком партии и там у меня не было никаких перспектив, поскольку ни я, ни мои близкие связями не располагали и был я немного эмоциональным, немного верящим в справедливость, полагающим что мир изменить можно, пока не понял, что легче измениться самому, но это было позже и я опять забегаю вперед, поскольку мысли в затухающем сознании все время перескакивают.
Теперь, отлученный от молодежной среды и перестав хоть случайно, но видеть ее, набравшись смелости я изредка звонил и косноязычно спрашивал, как дела, она удивленно отвечала, и я вешал трубку. Слыша ее голос, я чувствовал, что погибаю… Я проклинал себя за эти звонки, ее голос ломал меня, он днями звучал во мне, ее имя заполнило мой мир, я задыхался, понимая, что я никто и ничего светлого в этой жизни не могу предложить…