А ганзеец уже широким шагом выходил из питейного заведения, не пряча красную от крови саблю. Монах, дурак, сидел, обнявши мешок с медью, и пьяно улыбался...
— Караул! — сипло и не в голос заорал швед. — Иноземцы режут иноземцев!
* * *
О том, что, через кровь завладев тетрадью Афанасия Никитина, Проня и Бусыга укрылись на своём острове, знал только Семён Бабский, старшина псковских купчин.
Про зарезанных испанских наёмников через день забыли, а вот про тайную тетрадь русского купца пошла молва по всему свету. И с каждой басней цена на ту тетрадь возрастала. Польский король Казимир, одной ногой стоя в могиле, обещал за неё пятьсот золотых дублонов, но над королём смеялись, ведь сам император Австрийской империи предлагал за тайную тетрадь уже три тысячи дублонов! Но его перешиб в цене Папа римский Александр Шестой: первый католик из всех католиков давал за рукописный труд Афанасия аж пять тысяч французских луидоров — для того только, чтобы получить ту тетрадь и самолично сжечь в собственном камине.
А по восточным окраинам Польши да Литвинщины гулял слабый послух, что жиды, прочно усевшиеся на Великом Новгороде, дадут за тетрадь Афанаськи Никитина тысячу рублей в серебряном весе. Этому слуху завидовали, но над ним и смеялись. Жиды наладились клеймить рублёвым чеканом бруски свинца, покрывать их оловом с подмесом серебра поверху. Такие рубли, пожалуй, годны только на свинчатки — бить в лоб самих жидов...
Семён Бабский по раннему утру приехал на остров и теперь рассказывал укрывшимся псковским людям про цену тетради тверского купца:
— Вот такая, стало быть, история с той тетрадью. Ты бы, Бусыга, хоть показал её мне... Я же тебя спас от повального розыска, когда ты испанских вражин отправил Деве Марии дорогу подметать[18].
Бусыга крякнул, вышел из лабаза.
Семён Бабский широким платком утёр пот со лба, спросил смурного Проню:
— Сидючи здесь, на отшибе, разве торговать можно? Чем живёте? Чем кормитесь?
— А! — махнул рукой Проня. — Нынче только по тайным тропам и торгуют. Новгородцы, вон, два наших лабаза завалили своим товаром. Гонят его мимо Москвы на Казань, а оттуда, по Волге, в Астрахань. Ничего... Мы с них берём понемножку. За сохранность имущества... Живём как можем.
— Недолго вам осталось мочь. — Семён Бабский снова утёрся. В лабазе было прохладно, а он потел и ёжился. — Москва рубит на Волге, перед Чебоксарами, город Нижний Новгород. Раньше там острог стоял, теперь встанет город. Знает Москва, что мимо её карманов деньги утекают. Теперь не утекут!
Проня только покачал головой. У него в Пскове осталась жена, родная сестра Бусыги — на сёстрах они переженились по старому купеческому обычаю. Чтобы деньги из рода не уходили. Он, Проня, душой в Пскове сидел, не на острове. И про Москву готов был забыть.