– Да ну? – Бородавка отпрянул. – Так что ж, не виноват, выходит, Петро? Не сговаривался с крулем?
– Нет.
– А как же… Погодь, там же по-латинянски было писано?
– Зазря, что ль… я три года… в семинарии… – в последний раз усмехнулся Тараска.
Глаза его закрылись, голова запрокинулась. Яков смотрел и смотрел на него, с трудом сдерживая клокотание в груди. Наконец он стянул баранью шапку и произнес единственное, что смог:
– Э-эх…
В просторном зале шляхетского имения Холодовских, расположенного недалеко от русской границы, за накрытым столом сидели с десяток польских дворян. Вечерело, два лакея разожгли камин и замерли за спинами гостей.
Константин Холодовский, статный молодой усач, временно жил в доме один: его супруга с шестилетней дочерью уехала к родственникам в Киев. И потому обед сегодня был скромный, почти холостяцкий: за столом сидели лишь мужчины – соседи, друзья и кузен хозяина, Александр Линевич. Они тихо вели беседу, явно не предназначенную для чужих ушей.
– Трудно жить стало, панове, – говорил один из гостей, Остап Грохольский, крепкий пожилой шляхтич со свисающими усами и казацким чубом. – Мало того что с османцами война, так теперь еще и шведы свое урвать захотели.
– Да уж, обложили так обложили, – кивнул хозяин. – К тому же униаты лютуют так, что страшно из дома выйти.
– Брось, Константин, не нам бояться, – засмеялся Линевич. – Столько войн видели, одной-двумя больше – ерунда.
– Я не за себя тревожусь, – парировал Холодовский и повернулся к гостям: – Поверите ли, панове, супругу с дочерью до самого Миргорода пришлось провожать. Да и дальше небезопасно, оставил им охрану.
– Как казаки со своими землями на Русь переметнулись, так и началось, – вставил Петр Сорока, невысокий вертлявый пан с худым лицом и длинными паучьими пальцами.
– Началось это раньше, когда патриарх Константинопольский приехал и православие восстановил, – возразил Александр. – Вспомните, панове, в первую же ночь униаты на Киево-Братский монастырь напали.
Все согласно закивали, а Линевич встал, неторопливо прошелся по зале и остановился напротив висящего на стене гобелена. Полюбовавшись вытканными на нем сценами охоты, он вернулся к столу. Наклонился к гостям и, загибая пальцы, добавил:
– Казаки ушли – раз. Слыхал я, Мельницкие и Гриневичи объявили о переходе со своими землями под руку Москвы – два. Литовская шляхта к царю Петру побежала – три. Да что там мелкие паны, сам Василь Путятин о том же хлопочет! А за ним, небось, и Гуцявичусы потянутся, они ж в сродстве.
Пан Грохольский, задумчиво покрутив в руках серебряный кубок, наклонился вперед и заговорщическим шепотом сообщил: