– А теперича вот что, Дмитрий Михалыч: надобно нам с Польшей да Швецией замириться.
Князь отпрянул, на лице его застыло изумление.
– Как замириться, государь?! Да об чем ты?! Сказываю ж, три крепостицы у ляхов отобрали, Смоленск вот-вот возворотим!
– Как возворотим-то? Нешто вы туда осадные орудия подвели?
– Вот об этом не ведаю. Могет, и в Дорогобуже оставили… Крепостицы-то сами нам ворота отворяют.
– А коли в сей раз не отворят? Сколько ляхи продержатся?
– Ну-у… Небось, до весны-то сдюжат, а то и поболе.
– Дык к тому времени полвойска разбежится, в лагере зиму сидеть охотников мало. Да и урожай, поди, собирать надобно.
– Не сумлевайся, государь, по осени сдадутся ляхи.
– Нет, Дмитрий Михалыч, не сдадутся, а, супротив того, Сапега еще защитников приведет, – вздохнул Петр и задумался.
«Ну да, все, как и было в реальности, ничего не изменилось. Ладно, исправлю эти досадные ошибки – и Смоленск будет взят. А потом попробую надавить на короля Сигизмунда… Как? Чем я могу ему грозить? Что про него знаю? Он хочет посадить сына на русский престол. Что еще? У него много детей или, по крайней мере, будет много. Обожает жену, помнится, умрет от горя вскоре после ее смерти. Дети, жена… Кажется, у него через несколько месяцев должен родиться сын… И после этого королева заболеет. Вот на чем можно его подловить! Рискованно, конечно, но попробовать стоит. А когда с поляками мир будет подписан, можно союзом с ними и шведам угрожать».
Между тем князь в отчаянии воскликнул:
– Да почто ж нам мириться, коли ломим? Ляхи-то затребуют, чтоб Владислав ихний царем русским звался. И помыслить жутко, сраму не оберемся, батюшка!
– Пусть себе, – беззаботно махнул рукой Петр. – Нам нынче не о чести, а о выживании государства думать надобно. Вот обрастем жирком, поднакопим силенок – тогда и займемся прочим.
Пожарский с пунцовыми от стыда щеками стоял перед царем и качал головой. Это что ж малец удумал-то?! Нет, совершенно невозможно делать ляхам столь унизительные уступки!
Он решительно шагнул к трону.
– Воля твоя, государь, выслушай. Ты, хотя и Божий посланец, но дите малое, и в делах сих несмышлен. Дозволь боярам самим рассудить, не дай свершиться срамному миру.
– Чего ж ты, Дмитрий Михалыч, хочешь? Чтобы длилось великое шатание? Народу и без того едва не в половину убыло, дык и еще столько же на поле брани положить?! Я, хотя и в малом теле, но именем Господа сказываю. И все наперед ведаю.
– Да неужто? – Рот у Пожарского приоткрылся сам собой. – Нешто ты будущность видеть могешь?!
– Вестимо. Откуда ж иначе я про бельских немцев услыхал? И все не так ладно, как ты, князь, себе мыслишь. Вон, новгородцы уже шведскому королевичу присягнуть вздумали. Сказываю – коли нынче не замиримся, пять годов землю кровушкой русской поливать будем – и все одно Смоленск и Чернигов ляхам уступим.