— Иларионка, я спрашиваю, где ты думаешь остановиться? — повторил Спас.
— Не знаю.
— У меня свободного места нет, — отчеканил Спас. — Ты скажешь, «семь домов!», но шесть из них специализированные, а седьмой в реконструкции — нужно купить и поставить кровати.
— Кровати? Зачем?
— Кто знает? Вот Лесовик говорит, что нас, может, памятником культуры объявят. А тогда нагрянут в село иностранцы с фотоаппаратами — их хлебом не корми, дай на старые дома поглядеть. Может, им здесь понравится и они решат на пару деньков задержаться, так что я должен быть готов.
— Капиталист — вот ты кто! — крикнул Иларион. — Был мироедом-куркулем, им и остался. Людей нет, село умирает, а он: «иностранцы с фотоаппаратами»!
— Село, может, и умирает, но я-то живу. Мне нужно ко всему быть готовым, Иларионка. И корзинка у меня должна быть полная. От полноты голова не болит.
Иларион встал, взялся за старый чемодан и свою пустую корзину, его подташнивало. Капля наконец сорвалась с кончика его носа — долго же собиралась упасть эта капля! Смеркалось, и Иларион ощутил знакомое чувство жалости к самому себе, ему хотелось заплакать, излить свое горе, свои противоречивые желания, всегда приводившие его к развилке, к вечному перекрестку. Спас заглянул в него, как в колодец, увидел эту жалость и горе, но сердцем не дрогнул. «Нет, Иларионка, — подумал он, — каждая голова должна знать номер своей шляпы».
— Иди к Генералу, — сказал он вслух, — у него свободных комнат достаточно.
Иларион взорвался. Голос его выскочил из гортани, пискливый и надсадный:
— И это ты называешь «душевной целью», да?!
Спас и бровью не повел.
— Цель моей душевной цели, Иларионка, — экономика. Спроси Лесовика, если не веришь. Все, что делается для человека, опирается на экономику.
— «Для человека», — вздохнул Иларион. — Это ты-то печешься о человеке?
— Ты прав, не пекусь. У меня график, часовой график. Если хочешь, я тебе покажу.
— Не нужно мне твоего графика, как и твоей душевной цели!
— У меня каждый час распланирован, Иларионка, — продолжал невозмутимо Спас. — То время, которое мы с тобой проговорили, я обязан буду наверстать. На сегодняшний день у меня еще восемь пунктов, а вот вечером законный отдых — буду смотреть видеозапись матчей «ЦСКА» — «Сентябрьское знамя» и «Левский» — «Спартак». Если захочешь прийти, добро пожаловать, но после ужина.
Иларион ничего не сказал. Он вышел из своего бывшего дома со старым чемоданом и пустой корзинкой, но теперь у него не было ни дома, ни мечты. Спас смотрел, как он удаляется по бетонной дорожке, как открывает калитку, как взмахивает белыми легкими крылышками. А Иларион не знал, что у него есть крылья: он вспорхнул и полетел в темные густые сумерки вечера — длинного, бесконечного вечера его жизни, — не зная, куда он летит и где сядет. «Иларион и не ведает, что он летает, — подумал Спас и дружески улыбнулся. — И с бабочкой так: она наверняка не ведает ни того, что она бабочка, ни того, что она летает».