— Так что, Генерал, никто про себя ничего не знает, потому как своими глазами себя не видит.
— Как это не видит?
— Да так, снаружи, со стороны, Генерал. Ты разве видишь?
— Значит, ты в человека не веришь? — спросил я, понимая, куда он клонит.
— С чего бы это мне в него верить? — осклабился он. — Людей я много видел, а вот человека, знаешь, не встречал, потому-то и не верю. То же самое и с человеческим веком. Или возьми, к примеру, луноход: шагает он, шлепает по Луне, а что такое его день? Скольким нашим дням равняется?
— Луноход — это машина, Спас. Ее человек создал.
— Человек? — подмигнул он одним глазом. — А человека кто создал?
Что я мог ему сказать? Иногда мне кажется, что он ненормальный, и Лесовик ненормальный, да и я — вместе с ними. Только, будь я ненормальным, разве ж я стал бы браться за такое дело: писать, пытаться что-то людям сказать? Кто видел себя со стороны? Да и откуда можно взглянуть, чтоб воскликнуть: «Вот я какой, оказывается!»
— Раньше меня заставляли верить в бога, — продолжал Спас, — а теперь заставляют верить в человека. Из-за этого человека меня, Генерал, дважды в лагеря высылали…
— А на что тебе эти тапочки? — спрашиваю.
— Для новорожденных, — отвечает бабка Воскреся.
Поманила пальцем, открыла крышку старого сундука. В нем одежда: бархатный кунтуш, отороченный мехом, царьградские туфли, турецкий пистолет. Вынула она старинную одежду, вынула и новую, аккуратно сложенную, отложила в сторону пистолет, а внизу, под всем этим, — вязаные детские тапочки. Полный сундук. И захотелось мне, как тогда, в поле, когда я сидел на камне и смотрел на спящих в тени ореха баб — еще Босьо стоял со мной рядом, — чтобы время остановилось, чтобы бабы эти никогда не просыпались, а я вечно сидел бы на камне; и чтоб Босьо со своей пустой баклагой был рядом, и чтобы мы как бы замерли навсегда. Вот и теперь: бабка Воскреся открыла крышку, а в сундуке — тапочки, и я сижу рядом, как бы навсегда замерев…
— Видишь ли, Генерал, — сказал Спас, — раньше этот твой человек спешил засветить свечку, а теперь — телевизор.
— Почему бы и нет? — снова разозлился я. — Просто ты боишься, ох как боишься этого человека, Спас.
— Боюсь, — признался он. — Когда человек становится богом, это дело страшное! Тот бог ничто в сравнении с ним.
— Почему?
— Да потому что уж больно он ненасытен. Ты только дай ему волю, этому человеку, скажи, что все дозволено, и тогда посмотришь, что будет! Он и землю сожрет, и луну, и весь космос. Да куда там, ему и этого будет мало!
Тут уж я в свою очередь рассмеялся.
— Ты что, себя имеешь в виду? Мало тебе семи домов, ты уже на дом Дышла заришься.