Прихлебывая кофе, он посмотрел на торчавшую из машинки до половины исписанную страницу, пробежал глазами предыдущую и на этот раз снова услыхал шаги — это были шаги слов; они сливались с человеческими шагами, плеском крыльев и вздохами. Генерал услыхал их и зашагал дальше — с ними в ногу…
«— Идем, — сказала бабка Воскреся, — идем, что-то покажу!
Мы вошли в темный, влажный подвал. Лари были покрыты старыми пыльными кошмами. В пустом, выскобленном квашнике лежали совок и сито, по стенам на гвоздях висели торбы с овсом — будто лошади, вот-вот вернутся и сунут в них морды. Я даже невольно оглянулся на светлый дверной проем, но лошадей не было. «Эх, Генерал, — подумал я, — тебе снова хочется видеть все со стороны». Но бабка Воскреся не дала мне рассеиваться, а потянула за руку, в глубину подвала. Она отодвинула пустую кадку с деревянными обручами, сняла половики, отодвинула старые хомуты и взялась за седло, а я снова оглянулся в надежде увидеть лошадей, на которых наденут эти самые хомуты и седла, но лошадей не было. Седло не поддавалось, бабка, пнула его ногой, оно только скрипнуло, но с места не сдвинулось, зато с потолка посыпались пыль и паутина, свалился большой белый паук — он завис на уровне моего носа, посмотрел на меня и снова быстро на своем паутинном канате подтянулся к потолку. Бабка Воскреся выволокла что-то громоздкое и длинное, перетащила его поближе к свету. Предмет вместе с тенью занял место от второй подпорки до порога. Это был обыкновенный деревянный гроб — доски пропитались земляной влагой, шляпки гвоздей заржавели.
— Видишь, Генерал? — сказала бабка Воскреся, открыв крышку.
— Вижу, — сказал я.
— Это мой гроб, — добавила она. — Я заставила Дачо сколотить его перед тем, как он уехал в Рисен. Хочу, чтоб ты знал, где он хранится.
Я молча смотрел на пустой гроб.
— Ты слышишь меня, Генерал?
— Слышу, бабка Воскреся. Только зачем ты мне все это показываешь?
— Я же сказала: чтоб ты знал, где он хранится.
— Бабка Воскреся, — сказал я, — ты же никогда не умрешь.
Она взглянула на меня — от зеленого сияния ее глаз померк дневной свет, идущий со двора, — и засмеялась. А мне вдруг почудилось, что рядом стоят лошади и хрумкают овсом. Вы видели, как светятся в темноте глаза лошади? Они становятся иссиня-красными…
Сейчас, когда я пишу эти строки, я слышу, как тихо ржут лошади, как бабка Воскреся, выйдя, набрасывает щеколду, как мы поднимаемся с ней из подвала по четырем ступенькам: наверху, у последней ступеньки, стоит черный котелок, в воду сунуты ноготки и садовые ромашки, напротив, на заборе, сидит кошка Дачо, вниз уходит дорога, за ней тянется перекинутый через овраг висячий мост-качели, смастеренный когда-то Дачо, над дорогой взметается облако пыли, из которого вдруг выскакивает красная легковушка.