— Сколько Ты уже служишь на судне? — осведомился я.
Корабль, напомню, был огромным, и работы на нём хватало, причём во множестве мест.
— Сегодня третий день, — ответила Альциноя и, запнувшись, добавила, — Господин.
— Зачем тебе понадобилось утверждать, что я тебя использовал? — полюбопытствовал я.
— Я не знаю, Господин, — всхлипнула она. — Я была сердита. Я расстроилась. Я чувствовала себя отвергнутой, оскорблённой. Мне очень жаль. Простите меня! Пожалуйста, не бейте меня снова. Это очень больно. Это ужасно больно!
— Тебя уже наказали, — пожал я плечами, закрывая этот вопрос.
— Я была в ошейнике, — сказала она. — Мы остались с вами наедине! Я не могла вам отказать. Я не имела права сопротивляться. Почему Вы не использовали меня?
— Я был не в настроении, — ответил я.
— Понимаю, — вздохнула Альциноя.
— А вот почему Ты, высокая Леди, в Аре, приспускала свою вуаль перед простым солдатом? — спросил я.
— Я не знаю, — пролетела рабыня.
— Быть может, чтобы помучить меня? — предположил я.
— Возможно, — пожала она плечами. — Я не знаю.
— А может, — рассуждал я, — это было актом рабыни, той, которая хочет, оказаться в мужских руках, почувствовать тяжесть наручников.
— Конечно же, нет! — воскликнула бывшая Леди Флавия.
— Я могу понять, когда такое желание, — заметил я, — вспыхивает перед высокими офицерами, перед мужчинами, определяющими открытие и закрытие ворот, мужчинами, держащими в своих руках ключи от подвалов, в которых хранится золото Торговцев, или перед теми, кто командует армиями, держит поводья власти, чьё слово бросает в битву флоты, но не перед рядовым же.
Девушка опустила голову.
Над стоявшим около неё сосудом чёрного вина больше не поднимался пар.
— Рабыня? — понукнул я.
— Немногие мужчины знают, — наконец, прошептала она, — какие тайны свободные женщины доверяют только своим подушкам.
— Но это было, конечно, глупым поступком, — заметил я.
— Я же не ожидала, что мне придётся бежать, — развела руками бывшая Леди Флавия. — Я была уверена, что власть Талены в Аре незыблема. Ар был разбит и растоптан, смущён, настроен против самого себя, раздроблен до полной беспомощности перед своими противниками. Мы даже представить себе не могли, что великий Марленус однажды может вернуться.
— Большинство из тех, кто мог бы опознать тебя, — сказал я, — например, Серемидий, сами подались в бега. Для них могло бы быть неблагоразумно, возвращаться в Ар, поскольку за их собственные головы была назначена цена.
— Но они могли бы попытаться выторговать для себя прощение, — предположила рабыням, — доставив беглеца, более разыскиваемого, чем они сами. Такие вопросы заранее обговариваются через посредников.