Больше всего он сейчас боялся дурацких расспросов: что? как? зачем? То есть бояться-то не боялся, а как-то зыбостно было, не хотелось ему ни перед кем открываться — нужны, и все тут.
— Вообще-то у меня деньги есть, — начал тянуть кота за хвост новенький. — Отец в командировку уезжал, так оставил, конечно, на жизнь. А я не все истратил, сэкономил…
— Слушай, — не выдержал Грушенков, — ты дашь или нет?
И надо было ему вникать в эти тонкости! Отец, командировка, деньги он сэкономил, видишь ли. Ну что за люди, вечно вовлекают в свои проблемы, делятся трудностями, сообщают скучные подробности!..
— Тебе зачем?
Цуканов смотрел на него, не мигая, в праведном своем желании, чтобы его деньги не пошли на дурное дело. Если не этого, так чего же ему было надо? Грушенков аж зажмурился от прилива бессильной злости.
— Нет, ты не подумай… — замямлил, спохватившись, Цуканов. — Мне не то чтобы обязательно знать… Но все-таки хорошо бы и знать, конечно…
— На правое ли дело денежки ссудил, значит? — сдерживая злой хохот, упредил его Грушенков.
Новенький, кажется, обалдел от такой его понятливости.
— Вообще-то да, — признался он наивно.
— А ты не боишься, что я тебя наколю, скажу одно, а сделаю по-другому? — спросил его Грушенков, как маленького, и тут же, нарочно взвинчивая себя, распаляя, заблажил: — Не, ну вааще! Я тащусь с него! Гля, кто не видел! Ну прямо мать ро́дная!.. Надо же, с таким человеком за одной партой!
Цуканов набычился обиженно.
— Да заткнись ты! — процедил сквозь зубы.
Куда там — они губки надуть соизволили! Грушенков зыркнул на Халстиныча, кажется, давно и пристально наблюдающего за ними.
— Можешь, конечно, и не объяснять ничего, — чуток даже виновато проговорил Цуканов.
— А иди ты! — не в силах остановиться, отмахнулся от него Грушенков и со свирепой силой, показывая Халстинычу, что приступил к работе и что задание будет выполнено, жихнул напильником по заготовке. — Ага! — крикнул он новенькому в лицо. — Вали отсюда! Не очень-то и хотелось…
— Как хочешь… — сказал Цуканов, пожав плечами, и отошел к своему верстаку.
Оно, конечно, зря отказался. Грушенков, медленно приходя в себя и все больше отдаваясь однообразному ритму работы, думал о том, как же это он упустил тот момент, когда можно было взять деньги без ущерба самолюбию и в то же время не открывать Цуканову, зачем они ему. «Можешь, конечно, и не объяснять ничего». Вот тут-то и надо было по тормозам, сдать малость назад, а он завелся — понесло, не остановиться. Грушенков с грустью представил, как теперь Борик всласть поглумится над ним, и стало совсем невмоготу. Дурак! Ага, дурак и есть. Ну прямо хоть иди к этому Цуканову-Марципанову прощения просить, мол, погорячился и все такое. Да что хоть он вечно попадает в эти переплеты? И ведь теперь прощение просить ни за что не пойдет. А всего-то делов! Но он знал про себя точно, что не пойдет и не попросит, не знал только почему. Уж сколько раз так было… Наверное, это натура у него, а против натуры-дуры не попрешь. Ага…