— Чего у тебя с носом-то? — не удержался, спросил Алекс, разглядев все же своим верховым взглядом Грунины раны.
— Ага… Споткнулся, упал, очнулся — гипс… — наверное, отшутился Груня, ставя ведро со щеткой на место.
Подрался он, что ли? Но и на это Алексу было, конечно, плевать. Так спросил ведь, потому что одни были. А что ему Груня? И где это Лида, ребята там шляются? Где Борик застрял? Алекс отложил гитару и достал текст, который записал прошлой ночью. Пошлятина, примитив, само собой, но в ногу со временем, то, что нужно молодежи, и петься будет нормально, музыка все покроет.
Нам сегодня уже не уйти от себя,
Вам от нас никуда не уйти.
Мы несемся к себе, лишь себя и любя,
Вы не стойте у нас на пути!..
А потом не все ли равно, что петь? Главное, чтобы завелись от музыки, от слов, от чего угодно, главное, чтобы балдели, чтоб от «Завета», от них, чтобы вскакивали с мест, толкались, плясали в проходах, чтобы рвали одежду на себе, но это в идеале — чтобы орали, как на стадионе, чтобы сами себя забыли, чтобы все как один…
Погоди, погоди…
Дай свободы глоток!
Дай затяжку одну!
Дай на рану платок!
Погоди…
Алекс вспомнил припев и подумал, что ничего получилось, многозначительно и туманно, каждый может нечто свое тут услышать, вложить себя, свои крошечные переживания и чувства в эти безразмерные слова. Только это уж не Лида, это ему петь, а Феликсу с Костей подвывать с хрипотцой. Им еще что-нибудь надо придумать. Музыкальную фразу он записал на обрывке нотной бумаги. Тоже ничего особенного, но если аранжировать, подпустить эффектов… Короче, скоро будет видно. И это уже не жалкие, беспомощные потуги под кого-то, это свое, кровное, маленькое, да удаленькое… Потом Алекс же знал наперед, судя по своим группи, исписавшим весь их район одним-единственным, милым глазу словом — «завет», знал точно и наверняка, что когда они пробьются, когда выйдут наверх, когда воцарятся и будут в зените славы, публика все от них примет, все сожрет, схавает, заглотит, как блесну, и станет подобострастно хлопать любому их бреду. А он, ей-богу, нарочно тогда им выдаст что-нибудь такое, на тарабарском языке, на им же сочиненном, он уж тогда постебается, поглумится над ними! Но путь наверх долог и труден. И, положа руку на библию, Алекс мог пока только мечтать в своем подвале о настоящей славе и о том, что там еще с нею приходит. Нужно лишь каждый день, каждый час, каждый миг быть готовым, как пионерчик, всегда созревшим к ее явлению. Слава небось ветрена, еще обидится, если ее не ждать. Собственно, если уж честно, он потому и терпел этого Борика, которому медведь на ухо наступил, исключительно ведь ради этого пути наверх, который надо же еще и торить, не дожидаясь, когда созреет твой лавровый венок. Не Борик один, конечно, помогал, но и он тоже, может быть, он-то и больше всех.