.
Казалось, вся колонна разом занялась огнём. Взметались в небо двухсотлитровые бочки с горючим — Годунову почему-то подумалось, что они похожи на булавы жонглера — и рушились вниз, заливая пламя пламенем. Там, внутри западни, что-то детонировало — пламя порождало пламя.
«Адский ужас — со времен Средневековья столь милый сердцу европейской интеллигенции сюжет — воплотился на земле близ маленького русского городка, чтобы изгнать из мира другой ужас. А что дальше — чистилище для тех, кто верил в утверждение ««Gott mit uns», или Валгалла для тех, кто ни во что не верил, кроме силы оружия? Признаться, мне безразлично. Главное, что все случилось именно так, как случилось…» Такие слова месяц спустя, когда описание событий под Дмитровском просочится в британские газеты, появятся в дневнике эмигранта с самой что ни на есть белогвардейской фамилией — Голицын, поручика некогда квартировавшего в Орле 17-го гусарского Черниговского полка.
А пока другой носитель громких имени и фамилии, Александр Васильевич Годунов, всматривался в небо, в котором появились валькирии. Раз, два, три… все пять самолётов. Оценить их работу он не мог — откуда ж взяться такому опыту? не из компьютерных же симуляторов? — но рядом что-то одобрительно бурчал вполголоса растративший половину форса Одинцов, придерживая рукой сдвинутую на затылок фуражку.
Надо понимать, озвученная военкомом идея использовать складки местности для того, чтобы незаметно «подкрасться» к противнику, реализована должным образом и пока все идёт как надо…
Только это вот — нифига не Голливуд: хрупкие самолётики над пожарищем. Задача у девчонок проста, как все трудновыполнимое: внаглую спикировав на колонну, вернее, на то, что от неё осталось, сбросить бутылки с горючей смесью…
Немцы быстро опамятовались — к самолётикам протянулись белесые нити. Ну, выскакивайте уже, живей!
Годунов видит, как один из пяти начинает будто бы хромать в воздухе. Александр Васильевич ждет — выровняется! Но нет — самолёт отвесно, на удивление тяжело уходит к земле. Что дальше — не разглядеть в дыму.
— Всё… — сквозь стиснутые зубы выдыхает Одинцов.
Но Годунов продолжает смотреть в бинокль — не столько веря в чудо, сколько боясь встретиться взглядом с военкомом. И смотрит до тех пор, пока глаза не начинает щипать то ли от яростных бликов, то ли от пота.
Здесь, на высотке, ветер куда злее, чем внизу, пробирает не то что до сердца — до печёнок. Сосны шумят, хрустят, скрипят, будто все лешие разом собрались поглазеть на творимый людьми ужас, — треск пожарища заглушают. А Годунова изнутри печёт — и это не простуда и не ОРЗ какое-нибудь, это не описанный в литературе — ладно бы в медицинской, так нет, в насквозь художественной — синдром попаданца. Симптоматика разнообразна — от постоянных сомнений в своих действиях и прочих интеллигентских рефлексий до хронической бессонницы на фоне отсутствия возможности спать.