Любимая Марта! Рад был бы написать тебе гораздо больше, но не поспеваю. Пора готовиться к рейсу: наши панцеры укатили в сторону города с варварским названием Мценск, и твоему Курту вновь предстоит доставлять горючее для их ненасытных моторов.
Обнимаю и целую тебя тысячу раз!
Любящий тебя Курт Бальтазар».
* * *
Что нужно для счастья старому аскету, которому на прошлой неделе сравнялось тридцать лет? Чтобы чернила были густы, а чай — крепок и горяч, чтобы, наконец, прекратился дождь, а в печи уютно потрескивали дрова, как дома в камине. А ещё — немного интересной работы сейчас и весь мир впридачу в обозримой перспективе.
Унтер-офицер Герхард Кнопфель всегда подчеркнуто довольствовался малым и втайне мечтал о многом. Втайне потому, что ни один из сослуживцев, увы, не способен был подняться над обыденностью на должную высоту, чтобы… Да что и говорить! Ни у кого из них не водилось иной литературы, кроме очередного номера «Völkischer Beobachter». Зато, поговаривают, сам доктор Геббельс не чурался сочинительства, и если бы его не призвала бы нация, наверняка стал бы известным писателем, как же иначе? Так стоит ли Кнопфелю, истинному сыну Фатерланда, стыдиться своей мечты?
Каждый новый день приближает доблестных солдат фюрера к Москве, а его, скромного блюстителя интересов Рейха, пребывающего на незаметном, но, вне всякого сомнения, важном посту, — к главной жизненной цели. Если вдуматься, ему вообще фантастически повезло, причём дважды. Во-первых, он — современник великих свершений. Во-вторых, в отличие от кабинетных писак, изучающих мир по книгам, он имеет возможность все наблюдать сам, находясь в центре событий. Вот и сейчас в каких-то тридцати километрах от передовой, в небольшом городке — или это село? умеют же эти русские сделать простейшее малопонятным! (Кнопфель снимает и старательно протирает очки, как будто бы это поможет найти однозначный ответ) — он читает письма, пронизанные правдой жизни. И воочию видит героев своего будущего эпоса, который пусть и не сравнится с «Песнью о Нибелунгах», но, безусловно, оставит след в культуре величайшего из европейских народов. Да, именно так, на меньшее он, Герхард Кнопфель, не согласен. Через его руки ежедневно проходят сотни человеческих историй, каждая из которых может стать основой для романа. А какие типажи!
Вот, скажем, этот… (Кнопфель осторожно, чтобы не обжечься, отхлебывает из стакана и бросает взгляд на подпись) Курт Бальтазар. По всему видно, неглупый парень, наблюдательный и любознательный. Насчёт названия этого города русских быстро сообразил. Ему ли, Кнопфелю, не оценить! Сам только сегодня утром вызнавал у местных жителей, что значит название их… э-э-э… населенного пункта. Оказалось, что-то вроде «замок». Несколькими веками ранее, рассказали ему, тут и правда был замок. Однако непонятно, от кого они оборонялись… и как им это вообще удавалось. Или одни варвары на этой земле попросту сменяли других, менее удачливых? Унтер-офицер Герхард Кнопфель не считает нужным интересоваться столь… э-э-э… тщательно историей побежденных. Он всего лишь коллекционирует названия (чем это хуже собирания почтовых марок или рождественских открыток?) и как любой увлечённый человек радуется пополнению своего собрания. Теперь в таблице, аккуратно вычерченной в записной книжке и уже наполовину заполненной, слева значится чужое слово «Kromy», справа красуется родное — «Burg».