– Не гневи Господа, боярин Василей. Владыка Фотей не стане пособляти латинянам веру православну губити. Верю ему, – пьяно пробухтел батя, нахмурив брови.
– Митрополит Фотей из еллинов[589] проистече. Сии мужи ныне торгутеся с папистами об уроках единения церквей. Пособь они хотят пояти от королей заходны[590], дабы спасти сея ромейска отчины. Лезут на них османы зельне. С Витовтом митрополит сошед до рачения братовы, поне десятилетиями преду пряшася яро. Киевску кафедру ему князь литвински возвратил. Яко воздаст ответно Фотей, токмо мнити мочно, – постарался оправдаться новгородец.
– Царь нам пособит, – неуверенно произнёс князь.
– Хан Улу-Мухаммед буде помнити пособь, кою ему деял Витовт в ратьбе с ханом Боратом за стол Золотой Орды. Мню, иже они древле промеж ся порядилися яко Русь поделити, – снова высказался новгородец.
– Камо не суй, окрест почечуй. Одолевае нас латынянство да басурманство, – горестно вздохнул отец и строго добавил: – Ваську сытити серебром и мехами в тоем разе ненать. Сие яко клопа в лежаке сеим рудью питати с тем же толком.
– Новуград зело досажден[591] Василеем Московски, понеже противу Литвы в недавней брани отступился. Архиепископ Евфимий вторый Господу древле сложил[592] глашати тя на княжение Новуградско. Васильевы людишки излиха[593] дмены. Боярство наше не чествуют.
Европейское лицо новгородца исказила гримаса ненависти.
– Вдай[594] мою велию благодарность его святейшеству, боярин. Разумеем мы с ним подобно. Растерзают нашу дедину суседы хищны. Князьки алчны израду содеют. Мы остатни изосташа, токмо Новуград да Галич. Аще мы впадём, изгибне русска земля.
Тяжелый кулак могучего князя с силой опустился на поверхность дубового стола, заставив подпрыгнуть посуду.
Затем пьяные, хоть и порядком вятшие мужи переключились на обсуждение моих достоинств. Было сказано, что я учён настолько, что пророки библейские мне даже в подмётки не годятся. В таврели всех обыгрываю за пару чихов. Сказки фряжские благолепные знаю во множестве. Про движение тел небесных всяческих ведаю… У меня вдруг что-то в животе похолодело и в нужник захотелось.
– Отец, – крякнул я заполошно, – пора нам домой возвращаться.
Отмахнулся от меня ручищей как от мухи, отчего качнулся в сторону боярина и приналёг на него. Словесное глумление продолжилось.
– А ты ведаешь, друже Василий, кой сей стервец злосерд на передок, яко тетерев кружливы? – кругля в страхе глаза, поведал родитель.
Друже естественно изобразил живейший интерес.
– В порты скоромны наряждетеся и из хором во град стрекоче, токмо пяты блещут. Жёнки градски сигают от него во все стороны, стенают и плачут, пощаду молих, а он, жестосерд, их хитит и по закуткам ятит. Всяк день с мордою язвенна ворочаетеся в хоромины, мужами досажденны биен.