В заведение заходили люди разных сословий. Мест по праздничному дню почти не оставалось. Близко к гудкам сидела компания суровых воев, у которых как раз имелось одно незанятое место. Лица их в большинстве своём мне были незнакомы, за исключением Деменьши и Космыни. Воспользовался моментом, когда гудцы со слугами сильно отвлеклись на беседу, с разлёта приземлил свой высокородный задок к воям за стол, не спросясь. Впрочем, откуда мне знать? Может, тут не приняты политесы. Объекты наблюдения оказались как раз за моей спиной.
Всё-таки надо было бы спросить разрешение. Ратная команда уставилась на меня, как на явившегося невесть откуда ярмарочного медведя. Ответно ощерился самой дружелюбной улыбкой.
– Баламошка, ты почто подмастерьем нарядился? – возник первый вопрос от круглолицего бородача.
Я завис, не зная, как ответить на такой странный вопрос. Ещё один вой средних лет посчитал нужным просветить коллег:
– Надысь зреша его в боярских портах при самом князе Юрие…
– С князем тартыжити докучило, к простолюдью стрекнулся? – юморнул его более молодой сосед.
У меня коротнуло волосы. Вот так запросто, не напрягаясь, вои раскрыли моё инкогнито. Почему же в таком случае они позволяют себе отпускать обидные обзывательства в адрес высокородной особы?
– В шуты его яли, – мрачно объяснил кряжистый бородач с мужественными складками на лице, по всем признакам старший среди сидящих здесь бойцов. – Воем был шалопутны[608], негли в скомрахах обрящеся.
– Обещал чреждение[609] ставити, – обиженно вспомнил Деменьша.
– Мужи славные! Для вас всё готов сделать, – выдал охрипшим от волнения дискантом.
Подозвал харчевника. В моей мошне на этот раз увесисто позвякивало серебришко из части выигрыша в таврели. Назаказывал на компанию самых дорогих вин сурожских да эллинских. Для закуси велел тащить на стол разнообразные мясные и рыбные блюда, жареные, тушёные, рубленые и верчёные. Разошёлся на десерт из фруктов и ягод разных, местных и заморских, свежих и вяленых. Бойцы круглили глаза и менялись в лицах.
– Да ты обилен паче, паря! – воскликнул всё тот же круглолицый. – Негли ми к князю приткнутеся кощуном?
– Онуфря завидит[610] зельне, – хохотнул самый молодой вой.
На его залитом румянцем лице не имелось ещё ни одного волоска.
– Годе те лоховати[611], Понтя. Баламошка тартыжити горазд да песни потешны пети. Готов полтину ставити, иже поскору сгонят его со двора, – со смехом ответил ему Онуфря.
– Не ты ли мнил благохитренным боярина Единца. Днесь он в порубе сидит, – не согласился с ним Понтя.
– А ты, возгря зелена, измолкни. Егда долг воротишь наопак, ноли глаголь. Вот схолоплю тя, бо холопы войны требны будут ми, – внезапно вызверился круглолицый.