Отец резво повернулся ко мне всем своим внушительным корпусом и зловеще хмыкнул:
– Ай, блядишь, Дмитрие.
Вместо ответа снял рубаху и обнажил спину со свежими ещё следами порки.
– Мнилось, иже похотел ты схоронитися у старца Паисия от мя и детелей державных. Ово захворал досюльны скорбия, – растерянно пробормотал отец, осторожно обнимая меня.
– А разве отец Паисий ничего тебе про меня не говорил?
– Хвор он был зельно. Молитвами нашими днесь токмо в здравие взошед.
Значит, с этой стороны ничего мне пока не угрожало. Если весы Фортуны качнулись в мою сторону, не мешало бы разобраться с подлецом Кирияком.
– Отец, ты покараешь лиходеев, меня жестоко мучивших?
– Лично доводство содею, – пообещал он, – токмо не верю, иже сей худогий муж противу нас с тей крамолы творил. В заслугах велиех боярин Кирияк для порядия государева.
Отец смотрел так, будто надеялся, что я вдруг признаюсь, что сам себя избил плетью, мух отгоняя.
– В сём ряде без спеху требно вся деяти, – помыслив, постановил он, – Поди, сыне, и обрядись сподобно сей вятшести. Лечца те прислати?
Почувствовав, что князь намерен завершить разговор, решился высказать самое важное:
– Отец мой, если меня любишь, прикажи освободить гудцов Рака Мирона и Зайца Треню. Эти молодые люди за меня заступались, когда Единец со своими подельниками на меня напали. Лиходеев, меня жестоко мучивших в узилище, покарай.
– Обещай ми паки сыном послушливым бысте и союзом[398] обречи ся на женитву с Марией Ярославной, княжной Боровска, то исполню тея поречение[399], – неожиданно выставил отец встречное условие.
Баш на баш, значит? Ну, ладно. Соглашусь. Свадьба всё равно ведь не состоится. Машке суждено быть государыней московской. Я-то знаю историю, в отличие от грозного батяни.
– Воля твоя, батюшка, – притворно вздохнул я, сдерживая радость, – будет, как ты повелишь.
Отец от избытка чувств устроил мне костодробительный обниманс и крепкогубный целованс. Я был не против малость потерпеть.
А жизнь-то налаживается! Вернулись мои слуги – Ждан и Устин. Помогли мне приодеться в приличествующее по статусу шмотьё. Душевно так старались, будто сильно соскучились. На мне теперь красовались расшитая золотыми узорами по краям белая шёлковая рубаха, штаны синие из тафты, сапоги сафьяновые, опять же синие, кафтан красный с золотыми завитками. Пришёл лекарь Саид, и пришлось снова раздеваться. Попользовал он меня мазями и притирками, подрихтовал раскуроченную морду. Такой слой грима навощил, что я сам себя перестал узнавать в зеркале. Зато позорные отметины стали едва заметны.