Совершенно пораженный даром прозорливости чудного старца, я упал ему в ноги и с этой минуты предался ему и телом, и душой в полное его, по Бозе, ко мне распоряжение и путеводительство к вечности, для достижения Царствия Небесного.
С самого поступления моего в Саровскую пустынь (15 апреля 1820 года) я питал особенную веру и любовь к отцу Серафиму, и сам, к великому моему утешению, взаимно пользовался его отеческой любовью, которой были исполнены все его наставления и вместе изобличения в моих слабостях и проступках. Привожу здесь еще случай его прозорливости. Однажды, кончив спасительную свою беседу, он вдруг положил свою руку на мою голову и, гладя длинные и густые мои волосы, сказал мне с улыбкой: «Вот эти волосы все спадут у тебя с головы; это я говорю тебе по Бозе». При этих словах мне так стало жалко своих волос, которые действительно были необыкновенно длинны и густы, что как ни любил я старца, но мне решительно не хотелось поверить ему в этом. Я рассуждал сам в себе: как можно, чтобы такие крепкие волосы спали с головы? Однако Милосердый Господь не попустил мне впасть в бездну неверия, а вместе с тем и тщеславия. Вскоре после этой беседы я сделался болен и в продолжении целой недели страдал столь сильной головной болью, что действительно потерял все свои волосы. Таким образом предсказание дивного старца исполнилось.
Между прочими послушаниями, которые я проходил в Саровской пустыни (мирское мое имя: Иоанн Тихонов Тамбовский), возложена еще была на меня обязанность писать синодики, потому что я довольно хорошо умел писать полууставом.
Так как синодики в Саровской пустыни весьма длинны, то послушание это требовало постоянных и усиленных занятий, а напряженные занятия едва не лишили меня зрения: у меня между глаз образовался нарост величиною с большую горошину, который обезображивал меня и к тому же препятствовал свободно читать и писать. Сначала я скрывал свою болезнь от отца игумена и от братии, не желая, по совету отца Серафима, вообще лечиться, особенно же шпанскими мухами и кровопусканием, как то советовали мне другие. Наконец отец игумен узнал о моей болезни и принудил меня отправиться с просьбой о помощи к отцу Антонию, бывшему тогда строителем Арзамасской Высокогорской пустыни, а впоследствии архимандриту и наместнику Свято-Троицкой Сергиевой лавры, очень искусному в медицине. Но так как я при отправлении своем не зашел к отцу Серафиму за благословением, да и вообще это было всегда против его советов, то, не смотря на все старания отца Антония, я не получил никакого облегчения в болезни. По возвращении же в Саровскую пустынь я пришел к отцу Серафиму и стал просить у него прощения и помощи. Старец благословил меня и, обняв отечески, поцеловал больные глаза мои; потом подал мне двое своих очков, из которых одни были простые, а другие с наушниками, сам надел их на мои глаза и сказал: «Вот тебе дорогие мои очки, они устроены из подзорных стекол», и, наконец, как бы для пробы, лучше ли мне видеть в них, поднес к глазам моим открытый липовый ставенек. Тут увидел я на чистом лоскутке белого полотна сухой, гнойный, кругловатый струп, похожий на оспу, величиной гораздо более прежней медной гривны; от этого струпа исходило необыкновенное благоухание. Я осмелился тогда спросить у батюшки: не тот ли это струп, который образовался по истечении материи из его раны, когда посетила его Царица Небесная? Старец при этих словах поспешно поставил свой ставенек на прежнее место и сказал: «Я уже более об этом трубить-то тебе не буду». Затем посоветовал, чтобы после первого пробуждения ото сна я тотчас бы помазал свои больные глаза горячей слюной, обещая от этого скорое выздоровление. Я принял совет старца с полной верой и на третий день после того, как начал исполнять данное наставление отца Серафима, почувствовал в глазах моих большое облегчение, а через неделю и совершенно болезнь моя миновалась.