Об отрубке в реке Саровке
В реке Саровке, близ пустыни отца Серафима, лежал довольно толстый отрубок дерева, и старец неоднократно просил меня при случае вытащить его с помощью братии. Но по безпечности и небрежению моему, мне как-то все не удавалось исполнить его поручение.
Однажды пошел я в ближнюю пустыньку по нижней дороге, лежащей вдоль реки Саровки, и вдруг увидел этот отрубок уже на берегу, и отца Серафима близ него, совершенно всего мокрого. Тогда раскаяние, что я не исполнил желание старца прежде, да и сейчас не имел утешения пособить ему в труде, овладело мной несказанно. С этой сердечной болью я подошел к нему под благословение и уже готов был выслушать праведное его прощение за свою небрежность. Но старец с отеческой любовью благословил меня и сказал: «Не скорби, вот я с помощью Ангела вытащил это дерево сию минуту». Я удивился, не видя решительно никого, кто бы мог помочь старцу, и поверил, что действительно Ангел Божий помог ему, потому что для этого дела требовалось по крайней мере до восьми человек.
Некогда сидел я в келье отца Серафима и слушал его душеспасительную беседу. Между разными разговорами и наставлениями старец подал мне письмо, и когда я взял его, он сказал: «Вот это касается до великих людей — до архиереев и до нашего отца игумена Нифонта, чтобы они молились, а не до нас, убогих. Вот какая жалость! Бог благословил, и Церковь связала брачными узами эту чету, а муж к другой прилепился, оставя свою жену; так вот, как ты думаешь, помочь ли им?» И после того, с заметным негодованием, начал говорить, что и наказания-то Бог посылает за то, что ныне люди презирают уставы Церкви и наставления святых отец, последуя язычникам; что не только среду и пяток и самые посты и праздники нарушают; что муж сам виновник потери своей жены, если она падает духом и изнемогает, и еще многое подобное говорил о виновности мужа. Потом, обращаясь к лицу жены, сказал, что «и она хромает, — не объясняя, впрочем, чем, — но ведь она оттого, что не перенесла болячки своей великодушно, — продолжал он, — ибо муж, перед ее глазами оскорбляя Господа, наносит ее сердцу невыносимую боль».
И после всего сказанного он обратился опять ко мне с вопросом: «Так как же ты думаешь, помочь ли им?» Я отвечал ему: «Батюшка, вы до всех милостивы, кольми паче до сосудов немощных; они ведь близки к отчаянию». «Ну, так прочитай же это письмо», — сказал он. Я приготовился читать письмо, а старец тотчас же сказал: «Мню, что тут есть и деньги». Сломив печать, действительно я нашел в конверте три беленьких ассигнации, хотя снаружи надписи не было никакой. Это прежде всего меня удивило. Я подал деньги старцу, а он положил их в книгу, у него лежащую. Когда же начал читать письмо, то еще более удивлялся. В нем было написано совершенно все то, о чем говорил старец, с той только разницей, что письмо написано языком ученым, а старец говорил просто; притом в нем выражалась такая скорбь, такая боль сердечная, что казалось было написано не чернилами, а слезами этой жены. «Вот, вот о чем я тебе и говорил», — сказал отец Серафим по прочтении письма.