Когда в тот вечер дядя мне позвонил, чтобы я пришел, он уже явно был взвинченным. От моих вопросов он отмахнулся, и когда мы встретились, но его, чувствуется, прямо распирало. И как только мы вышли на улицу, он сразу же повернул в сторону дома Пиотровских. Так быстро он давно уже не ходил. Рипсиме Михайловна, жена Бориса Борисовича, открывшая нам, видя, что Владислав Михайлович задыхается, сразу предложила ему сесть, затем в прихожую вышел Борис Борисович. Дядю провели в комнату, усадили в кресло. Бледный, в испарине, он, лишь отпустила одышка, задал Борису Борисовичу вопрос довольно странный – не приходил ли к тому сегодня «этот идиот».
Те, кто знал Бориса Борисовича, помнят, что речь его была характерна несколько замедленным произнесением отдельных слов. Какого именно из идиотов имеет в виду Владислав, спросил он, и замедление речи на слове «какого» дало неожиданный эффект – понятным стало, что выбирать-то есть из кого.
Значит, не приходил, сказал дядя, иначе бы Борис не спрашивал, какого… Оказалось, что имеется в виду первый в дядиной жизни визит к нему участкового милиционера.
В тот день или, точней, накануне ночью в Летний сад забрались хулиганы, вероятно, там выпивали или были уже пьяными, и повалили на землю несколько статуй, при этом что-то из мрамора побилось при падении. Ночной охраны в Летнем саду тогда еще не держали, и ее, кажется, именно после этого случая и ввели.
Участковый, который уже под вечер позвонил к дяде в дверь, сообщил, что сверху спущено указание опросить старожилов окрестностей Летнего сада. И поскольку дядя не только старожил этого района, но, как выяснено, еще и работал раньше в Эрмитаже, то не подскажет ли он, кто это сделал? И не слышал ли он ночью какого-нибудь шума?
Владислав Михайлович был в бешенстве. Всего его монолога я, конечно, дословно привести не могу, но общий смысл был в том, что вместо служебных собак, которых надо было пустить немедленно по горячему следу еще на рассвете, только к концу следующего дня приходит этот тюха… И о чем спрашивает!?
– Значит, к тебе даже не приходил? – спросил дядя, почему-то почти с обидой. – Неужели так и обойдется?! И никто там, наверху, не почешется?
Он все еще не вставал с кресел, казалось, что чего-то ждет. Борис Борисович, видно, тоже это почувствовал. Он молча посмотрел на Рипсиме Михайловну, искоса бросил взгляд на меня, словно убеждаясь, что угадал нашу общую просьбу, и сказал, что безнаказанным это, безусловно, остаться не может. И в Эрмитаже, добавил он, конечно, только и разговоров… Да, да, целый день… И, кстати, как же это он не вспомнил? Из Павловска звонили и спрашивали…