Зато их дети, еще не ведавшие ничего этого, то катались по газону лужайки или по ковру гостиной, то бегали по круговой аллее маленького сада или друг за другом, или держась за руки.
Через неделю все было готово. Взяв на себя заботу найти для баронессы женщину, которая могла бы изредка готовить и убирать в доме, г-жа Дюваль вернулась в Лондон.
Разлука очень опечалила ребятишек.
На другой день приехала герцогиня де Лорж и привезла в своем экипаже маркизу де ла Рош-Берто и нанятую ею для себя французскую горничную.
Баронесса с тревогой отнеслась к неожиданному увеличению числа прислуги, на это она не рассчитывала, но, зная аристократические привычки матери и ее потребность в дополнительных услугах, подумала, что было бы жестоко вовсе лишать маркизу роскоши, ведь ей уже стольким пришлось пожертвовать из-за их нового положения.
Разумеется, положение это ни в коей мере не зависело от воли баронессы, ведь она тоже привыкла ко всем удобствам богатой жизни, и, следовательно, при воспоминании о былой роскоши ее, точно так же как мать, огорчали грядущие денежные затруднения; но бывают самоотверженные натуры, которые умеют забывать о себе, думая лишь о других. Госпожа де Марсийи принадлежала к числу именно таких избранных натур, отмеченных печатью горя, и единственной ее заботой стала мать.
Что же касается малышки Сесиль, то она ничего еще не знала о мире, ее окружающем; слова «горе» и «счастье» были для нее пустыми звуками: она повторяла их, словно эхо, не понимала, что они значат, и не делала различия в тоне, каким их произносила.
Впрочем, то была прелестная девочка трех с половиной лет, красивая и ласковая, как ангел, со всеми очаровательными инстинктами, присущими женской природе, улыбающаяся приятным впечатлениям, подобно весеннему цветку, что раскрывается навстречу солнцу, — словом, это был благодатный характер, ожидающий лишь щедрой материнской любви, чтобы соединить в себе все добродетели.
Вот почему баронесса, оценив счастливый характер дочери, оставила за собой заботу ее развития.
Заботу эту ей с легкостью уступила маркиза; она тоже, конечно, любила свою внучку, и на первый, неискушенный взгляд любила даже больше, чем мать. То и дело она звала Сесиль с другого конца дома, просила привести девочку из сада, чтобы пылко поцеловать ее; но через десять минут, проведенных с нею рядом, уже уставала и отсылала девочку к матери. В сорок пять лет маркиза любила Сесиль, как в детстве любила свою куклу, играя с ней в дочки-матери. Быть с Сесиль для нее было сиюминутным развлечением, а не потребностью, как для матери, нуждавшейся в ней и днем и ночью. В порыве энтузиазма маркиза отдала бы жизнь за свою внучку, но ни ради внучки, ни ради кого-нибудь другого на свете она не согласилась бы и неделю терпеть какие-либо лишения.