Наметанный взгляд моряка-разведчика Веселовского, находившегося в этой группе вместе со своими друзьями Петровым и Черным, обнаружил скрытую деревьями и макетом колоннады, искусно замаскированную соломой мощную зенитную батарею,
…Налет авиации союзников был внезапным. Фашисты даже не успели спять маскировку со своих дальнобойных зениток.
И тогда русские пленные демаскировали батарею. Сбросив с себя рваную одежду, они облили ее маслом для чистки орудий и подожгли. В костер полетели и соломен…
[Здесь глава обрывается на 225 странице, отсутствуют страницы 226–227]
И еще одна судьба — Павел Добрынин.
Мы расстались с ним, когда балтийский разведчик, подорвав гитлеровское орудие, вел вместе со своими товарищами неравный бой против численно превосходивших сил врага. Мы не нашли его в списках высадившихся десантников. Позднее выяснилось: он значится в списке флотской разведки.
Где же этот отважный боец?
В марте 1966 года в Ленинград с Урала приехала группа работников Свердловской телестудии. Они снимали фильм об уральском рабочем, участнике петергофского десанта Павле Добрынине.
Путь их лежал в Петродворец, к местам отгремевших здесь четверть века назад боев. Со свердловчанами был парторг одного из заводов Павел Леонтьевич Добрынин.
Боль, волнение, тревога таились в глазах этого много пережившего человека.
Добрынин рассказывал:
— Седьмого октября, на третий день боев, в штыковой схватке с немцами я был ранен… Очнулся в каком-то подвале. Пахло конским навозом, сеном. Рядом тревожно ржали, били копытами о земляной пол лошади. Ко мне подошел солдат в гитлеровской форме. Я застонал от боли. Солдат стянул с меня задубевшие от крови и грязи бушлат и тельняшку, промыл и перевязал рану на плене, отвинтил крышку термоса, налил мне кофе, потом угостил сигаретой.
Я удивился — фашист и так ухаживает за мной!
Но тот сказал: «Я чех, — и добавил: — Многих ваших уже расстреляли».
Топоча подкованными сапогами, вошел автоматчик, приказал выйти из подвала. На улице было пасмурно, моросил дождь.
Меня привели в небольшой каменный дом, возле которого стоял часовой. Здание было старое, может быть какие-то дворцовые службы. Повели по лестнице вниз. В узком коридоре — двери. За одной из них, в камере с зарешеченным окошком, у стола сидел немецкий офицер. На погонах с белой каймой у него было по два выпуклых ромбика. Он так чисто говорил по-русски, что я сперва не поверил, что это немец.
На столе стояла бутылка вина. Он предложил выпить, я отказался.
Потом начался допрос:
«Как живут в Ленинграде?»