— Какой стоит холод! — решился наконец заговорить отец.
— Да уж, — отозвался Наполеон, — не жарко. В твоем доме особенно. У меня-то нормально. Наверное, все дело в атмосфере.
Отец сделал вид, что не слышал. Он начал собирать грязные тарелки.
— Ты меняешь тарелки? — осведомился Наполеон.
— Да, для сыра!
— Не стоит труда, у меня есть “Опинель”, — заявил дед.
Дед похлопал по карману рубашки, где всегда держал свой знаменитый нож: он всегда доставал и раскладывал его во время трапезы.
— Ну уж нет! — запротестовал отец. — Сегодня мы ни в чем себе не отказываем. Это твой праздник. Не каждую неделю у тебя день рождения. Пусть все будет как полагается, черт возьми!
Наполеон слушал отца, скрестив руки на груди.
— Как сын ты в принципе довольно милый, — равнодушно проговорил он.
Отец расплылся в благодарной улыбке и попытался поймать взгляд матери, чтобы разделить с ней радость, слишком большую, чтобы наслаждаться ею в одиночку.
— Звезд с неба не хватаешь, но довольно милый, — продолжал Наполеон. — Да, Жозефина была права.
— При чем здесь Жозефина? — спросил отец упавшим голосом. — Что ты хочешь сказать?
— Ничего особенного.
— Значит, ты готов признать, что нам сейчас хорошо? Разве не приятно побыть всем вместе?
Мама встала из-за стола и вышла, потом вернулась и принесла тарелку с сыром, которая привлекла внимание Наполеона:
— Вот это сыр так сыр! Спасибо, Сами.
Отец удивился, и это неожиданно тронуло меня.
— Погоди, ты же сто лет не называл меня по имени, — сказал он. — Мне приятно. Я-то решил, что ты забыл, как меня зовут.
— Вообще-то ты прав, утром пришлось заглянуть в семейное свидетельство.
Наполеон спрятал легкую торжествующую улыбку. Потом повел носом, принюхиваясь к тарелке:
— Воняет как надо. Я думал, ты любишь только пластмассовый сыр.
Он достал из кармана нож, блестящее лезвие которого выскочило прямо у него перед носом. Он провел по краю подушечкой пальца, проверяя остроту заточки.
— Я знаю, что ты обожаешь сыр, — сказал отец. — Особенно камамбер. Помню, когда я был маленьким, то брал в буфете только камамбер. Чтобы быть как ты.
— Перестань, а то я сейчас слезу пущу.
— Признайся, ты растроган. Тебя, наверное, удивляет, что я все это помню?
Наполеон усмехнулся:
— Ох, если меня что и удивляет, то не это…
У отца дрожал подбородок; ненадолго у меня возникло впечатление, что Наполеон хочет довести его до слез, и только взгляд матери не позволяет ему расплакаться.
— А что… тебя удивляет… папа? — наконец выговорил он.
— Ты правда хочешь знать? Что меня удивляет? Да вся эта пыль в глаза… На что, по-твоему, это похоже? Омары, свинство… ой, извини, свинина, слезливые детские воспоминания… Раз ты снял свои галоши с квадратными носами, значит, для этого была важная причина!