Глазами эксцентрика (Ерофеев) - страница 4
Он ответил: ”Не дам”.
”Ну, прекрасно, прекрасно. В конце концов, Павлик, что мне твои синильные кислоты, или как там еще? Что мне твои химикалии, мне, кто смешал и выпил все отравы бытия! Что они мне, вкусившему яда Венеры? Я остаюсь разрываться у тебя на пуфике. А ты покуда лечи бленоррею”.
А профессор Боткин, между прочим, сказал: ”Надо иметь хоть пару гонококков, чтобы заработать себе бленоррею”. А у меня, придурка, ни одного гонококка.
А Миклухо-Маклай сказал: ”Не сделай я чего-нибудь до тридцати лет, я ничего не сделал бы и после тридцати”. А я? Что я сделал до тридцати, чтобы иметь надежду что-нибудь сделать после?
А Шопенгауэр сказал: ”В этом мире явлений...” (О, нет, я снова не могу продолжать, снова спазмы.)
Павлик-фармацевт поднял все свои брови на меня и стал пучеглазым, как в годы юности. Он продолжал вслед за мной:
”А Василий Розанов сказал: ”У каждого в жизни есть своя Страстная Неделя”. Вот и у тебя”.
”Вот и у меня, да, Павлик, у меня теперь Страстная Неделя, и на ней семь Страстных Пятниц”. Как славно! Кто такой этот Розанов?
Павлик ничего не ответил, он смешивал яды и химикалии и думал о чем-то заветном. ”О чем ты думаешь?” — спросил я его; он и на это ничего не ответил, он продолжал думать о заветном. Я взбесился и соскочил с пуфика.
Через полчаса, прощаясь с ним в дверях, я сжимал под мышкою три тома Василия Розанова и вбивал бумажную пробку в бутыль с цикутой.
— Реакционер он, конечно, закоренелый?
— Еще бы!
— И ничего более оголтелого нет?
— Более махрового, более одиозного — тоже нет?
— Махровее и одиознее некуда.
— Прелесть какая. Мракобес?
— ”От мозга до костей”, — как говорят девочки.
— И сгубил свою жизнь во имя религиозных химер?
— Сгубил. Царство ему небесное.
— Душка. Черносотенством, конечно, баловался, погромы и всякое такое.
— В какой-то степени, да.
— Волшебный человек! Как только у него хватило желчи, и нервов, и досуга? И ни одной мысли за всю жизнь?
— Одни измышления. И то лишь исключительно злопыхательного толка.
—И всю жизнь и после жизни — никакой известности?
— Никакой известности. Одна небезызвестность.
— Да, да, я слышал (погоди, Павлик, я сейчас иду), я слышал еще в ранней юности от нашей наставницы Софии Соломоновны Гордо об этой ватаге ренегатов, об этом гнусном комплоте: Николай Греч, Николай Бердяев, Николай Катков, Константин Победоносцев ”простер совиные крылья”, Лев Шестов, Дмитрий Мережковский, Фаддей Булгарин ”не то беда, что ты поляк”, Константин Леонтьев, Алексей Суворин, Виктор Буренин ”по Невскому бежит собака”, Сергий Булгаков и еще целая куча мародеров. Об этом созвездии обскурантов, излучающем темный и пагубный свет, Павлик, я уже слышал от моей наставницы Софии Соломоновны Гордо.