Кулаки его непроизвольно сжались, по плечам, рукам, спине, шее прокатились волны предвкушающих схватку мускулов. В голове зашумело.
Эх, жалко, Аленка его сегодня не увидит! Хотя она, наверное, пришла бы в ужас, поэтому так даже лучше. Потом он просто поставит ее перед фактом. Свершившееся обсуждать бессмысленно и глупо. Тем более что он ведь не просто так — он заработает наконец денег. Пусть, с официальной точки зрения, он еще пацан — ха, как же! Мальчишка от взрослого мужчины чем отличается? Тем, что сам решает проблемы. Он принесет кучу этих дурацких денег, и это сразу решит массу проблем. Первым делом — снять для них с Аленкой какое-нибудь жилье. Нельзя ей оставаться со своей семейкой — это ж не дом, это притон какой-то. И он, как полагается взрослому мужику, сможет наконец ее оттуда вытащить. Потом… потом — родители. В первую очередь — мать. Можно будет прямо у нее спросить: сколько ты получаешь в своей конторе, где из тебя только что веревки не вьют? Сколько можно горбатиться на этих упырей? — он как будто видел этот будущий диалог. И недоумение матери, и собственную уверенность: куда деваться, спрашиваешь? Для начала съезди в санаторий, отдохни. Вместе с отцом. На месяц, на два, на сколько нужно — не проблема. Ах, на какие шиши? Пожалуйста, мамочка, вот, получи — все по-честному, все заработанное. И костюм новый отцу купи, и себе чего-нибудь — деньги будут, я еще заработаю, не беспокойся.
Очнулся Борис от встревоженного братнина шепота:
— Ты чего, на ходу спишь? Ох, зря мы пришли, ты глянь, какие рожи, жуть, как в триллере каком-нибудь. Слуш, мож, пока не п-поздно, с-свалим от-тсюда? — Глеб от волнения даже заикаться начал, постукивая зубами, как в ознобе. — И у тебя самого физия — бр-р. Как закаменел весь. И глаза стеклянные. Эй, братишка, ты…
— Не боись, — Борис растянул непослушные, точно резиновые губы в некое подобие ухмылки. — Вот увидишь, я их всех сделаю! Сделаю! Будет им небо в алмазах!.. А ты под руку не каркай, настрой мне не сбивай. Боишься — топай домой, не держу.
— Вот прям! Так я тебя, дурака, одного тут и оставлю! — Глеб слегка приободрился: оказывается, напугавший его стеклянный взгляд не просто так, а — настрой. Значит, братишка знает, что делает, и мешать ему не стоит. Впрочем, его все равно не переубедишь. Глеб и сам был такой. Ну, или почти такой. Фамильная черта. Оба в отца пошли. Тот, как Ломоносов, в Москву пешком притопал. После детдома. Ему там направление в техникум после восьмого класса выдали — типа вот твоя стезя, ползи и не рыпайся. А он рванул в большую жизнь. Добрался до столицы, а там не к бомжам подвальным прибился — подсобником на стройку. Спал в бытовке, потом угол в рабочем общежитии дали. В вечернюю школу пошел, потом в Строгановку. Там на такого абитуриента рты пораскрывали: сирота, лимитчик, после вечерней школы. Таких без блата только в тюрьму берут, а этот… А «этот», ко всему прочему, еще и чуть не всю Третьяковку в блокнотик перерисовал. Точнее, в одиннадцать альбомов. Вот и взяли. Поохали, поахали, но — взяли. Такой вот у них батяня — со стержнем внутри, как говорится. После, правда, он через стержень этот и жизнь свою наперекосяк своротил, но это уже к делу не относится.