Но вот, набравшись храбрости, Гитлер протягивает руку и берет самую тонкую из всех папок, на красной обложке которой наклеена бумажка с надписью «Берлин – 1945». Открывает – осторожно, как будто там может прятаться опасная гадюка – и тут же отшатывается, потому что видит ошеломляющую фотографию, запечатлевшую, как Егоров и Кантария водружают над развалинами рейхстага Знамя Победы. Пятиконечная звезда и серп с молотом над поверженным Берлином привели фюрера в состояние, близкое к шоку. Одно дело – в самых общих чертах услышать от Гейдриха о неизбежном поражении Германии, и совсем другое – собственными глазами увидеть неоспоримые свидетельства этого поражения. Потом, немного придя в себя, Гитлер начинает дрожащими руками листать страницы, вложенные в шуршащие прозрачные целлофановые конверты – и видит развалины своей столицы, согбенных, будто придавленных к земле, берлинцев, торжествующих победителей при орденах и медалях… В самом конце ему попадается фотография двух обугленных, оскаленных трупов, под которой написано: «Адольф Гитлер и Ева Браун, двор Новой Рейхсканцелярии, 5 мая 1945 года»…
Нет, это выше его сил… Фюрер с бьющимся сердцем захлопнул папку и бросил ее обратно на стол – так поспешно, словно она вдруг раскалилась докрасна. Увидеть себя мертвым! Узреть себя – великого, блистательного предводителя целой нации, в виде отвратительного обугленного трупа… Пережить такое потрясение способны немногие. Гитлер стучал зубами, как от озноба, неслышно что-то шепча. Он остро ощущал, как над ним сгущается зловещая тьма. Нет, ни за что на свете! Если уж уходить в небытие, то только не так! Лежать бесчувственным оскаленным трупом под ногами у врагов, подвергаясь насмешкам и поруганию – разве это достойный конец для того, кто день и ночь пекся о своем народе, кого боготворили, кому рукоплескали, за кем радостно шли, вдохновленные его гениальными идеями? Нет, нет! Такого допустить нельзя…
Гитлер стоял неподвижно, будто статуя. Ему казалось, что если он сделает сейчас хоть малейшее движение, из серой папки в этот мир выползет потусторонняя сущность, которую уже не получится запихнуть обратно – и тогда все, что там, внутри, воплотится с неумолимой точностью… Нужно было додумать мысль до конца – и он напряженно думал. Фюрер всегда трепетно относился к собственной смерти. А теперь, увидев фотографии из будущего, он убедился окончательно, что то, как обставлена смерть, влияет на многое… Ведь порой смерть бывает не менее показательна, чем жизнь. Фюрер заскрежетал зубами и затрясся в бессильном отчаянии, ярко вообразив себе то, чем он предстал перед человечеством напоследок в ТОМ мире: вполне уцелевший, хоть и изрядно обугленный кусок жалкой плоти, в котором, гадливо кривясь, ковыряются ИХ специалисты, извлекая на свет позорные тайны этого тела…