Ну а пока наводчик не ошибается, письма с того света приходится писать финским солдатам. Многоамбразурный дзот с перекрытием в шесть накатов – это, по меркам прошлой германской войны, почти несокрушимая фортеция, но лишь одно попадание одиннадатидюймовой бомбы буквально выворачивает дзот наизнанку. Еще у русских есть девятидюймовый миномет, но его мина раза в два легче мортирной бомбы, при сопоставимой дальности стрельбы. Впрочем, при грамотном обращении этот миномет тоже может быть страшным оружием, потому что таскать его за собой может не только специальный гусеничный тягач, но и мощный грузовик-пятитонка. Таких грузовиков, изготовленных в потусторонней России, у Красной армии достаточно много, и за транспортом дело не станет.
Но что это я рассуждаю как заправский артиллерист, окончивший не Павловское пехотное, а Михайловское артиллерийское училище… Мортиры и минометы нам, конечно, помогли, но большую часть дела все же пришлось делать самим, хотя, должен признать, что будь это наступление затеяно в прошлую войну, большая часть нашего батальона осталась бы висеть на проволоке, так и не достигнув вражеских позиций. Большевики, как бы их ни ругало наше панство, все же больше заботятся о своем русском солдате, чем генералы царской армии. Достаточно вспомнить сражение шестнадцатого года на реке Стоход, когда без всякого прока и стратегической пользы в окрестных болотах полег цвет русской армии, первый и второй гвардейские корпуса.
Я сам в том сражении не был, лежал с ранением в госпитале – вот там и понаслушался от соседей по палате, как русская гвардия под обстрелом тяжелых орудий в рост шла на австрийские и германские пулеметы и, будто скошенная косой, ложилась на болотистых лугах. Лейб-гвардии Кексгольмский полк, атаковавший и захвативший укрепленную деревню Трыстень, в этой атаке убитыми и ранеными потерял шестьдесят процентов нижних чинов и восемьдесят процентов офицеров. Аналогичные потери были и в других полках гвардии. А результатом стали незначительные приращения в излучине реки Стоход, без всякой возможности дальнейшего наступления на Ковель, ибо силы были исчерпаны. Даже если не считать того, что перед этим там же, на болотистых берегах, был уже без толку спален Туркестанский корпус, такой исход сражения смело можно приравнивать к поражению. Да, панове, я действительно поляк, но тогда я служил именно в русской армии, и поэтому имею право рассуждать подобным образом.
И ведь никто из генералов, ответственных за эту катастрофу, не только не застрелился и не подал в отставку, но даже банально не извинился перед вдовами и сиротами погибших русских солдат… Ни начальник штаба Ставки Алексеев, который до самого конца требовал продолжения бесполезного и кровопролитного наступления, ни командующий Юго-западным фронтом генерал Брусилов, который задумал, конечно, блестящую с точки зрения тактики операцию, при этом не имел ни малейшего понятия о ее стратегических перспективах. Ни командующий восьмой армией генерал Каледин или командующий сводным гвардейским отрядом генерал Безобразов – которые без малейшего колебания, даже не апеллируя к высшей власти, выполняли глупые и прямо преступные приказы вышестоящих военачальников. Случись такое при Сталине – и всем причастным пришлось бы жестоко пожалеть о своем головотяпстве. Кого сослали бы подальше от фронта на малозначащую тыловую должность, кого с треском разжаловали бы в поручики с назначением взводным командиром, а кого банально расстреляли бы, потому что ему за все преступления нет никакого снисхождения. Или, скорее, Ковель был бы взят с совершенно другой стороны – при том, что в окружении в болотной трясине оказались бы не русские, а австро-немецкие войска. Как это бывает, мы видели под Смоленском, под Оршей, читали в газетах о том, что произошло под Невелем, где нашего батальона не было; и, наконец, мы видим это здесь, на Карельском перешейке, где наш прорыв только что опрокинул фронт финской армии