– И потому, что я хочу убить одного конкретного парня, а не дать себя застрелить, пытаясь добраться до него, – продолжил Кутшеба. – Ты не облегчаешь мне задачу, пугая всех в доме.
– Это не я! – запротестовал Буртовецкий. – Я не могу туда войти. Этот вор тел и жен всё продумал. К этому дому не подойдет ни один дух, даже упырь, даже если он является его полноправным владельцем. Войти могут лишь души, которые служат ему. Я порой вижу их издалека. Мелькают в доме, высматривают опасность. Охраняют его от таких, как я. А то, что пугают слуг, это никого не волнует. Они прячутся только тогда, когда должен прийти какой-нибудь священник. Мне это тоже не помогает, потому что дом охраняют в это время заклятия и руны. Эй, а может, ты бы сделал для меня там проход?
– Это не худшая из твоих идей. Я подумаю об этом.
Однако Кутшебе трудно было сосредоточиться на планах, когда он лежал рядом с дрожащей Басенькой, а она признавалась ему, что откладывает деньги с выплат для них двоих, для их будущей совместной жизни.
Возможно, в одно из таких мгновений ему в голову пришло, что ради блага этой девушки он должен умереть, когда сделает свое дело.
* * *
Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Пристань Царьград
Когда наутро они рассматривали тело убитого этой ночью первого офицера «Батория», Кутшеба всё еще вспоминал разговор с графиней.
– Смерть изменилась в последнее время, – она обратилась к нему с небольшого портрета, временно покинутого своим хозяином, умершим десятилетие тому назад мажордомом Ростовых. Они поприветствовали друг друга как раньше – вежливо, но без лишних церемоний. – Я помню улицы, полные света, и дворцы, будто из сказки. Немногие из них сохранились.
Она не жаловалась ему, но и не скрывала, что не была в восторге от изменений, которые вызвал к жизни Кощей. Одержимый художник ежедневно приходил во дворец и вносил коррективы, диктуемые ему адъютантами Кутузова. Он рисовал также новые картины, расширяя территорию нарисованной России новыми деревнями и городами. Сам Кутузов делал для него эскизы Петербурга и ежедневно в течение часа позировал для портрета. Поговаривали, что художник, быть может, будет вывезен из Пристани Царьград, чтобы написать портрет самого Кощея, хотя ни Кутшебе, ни графине не казалось возможным, что чародей согласится, чтобы его нарисовали.
– Его душа темнеет, – призналась она Кутшебе, говоря о художнике. – На нее ложатся тени всех ужасов, которые его заставляют изображать.
– И вы боитесь, что это происходит не только с его душой?