— Потому что в нас его кровь, — страшным шепотом сказал Гриша, почему-то совсем не комкая слова и не заикаясь. — Кровь демона, которая, возвращаясь к нему, дает ему силу. Чужая не подойдет. Поэтому в нашей семье все и женятся на троюродных-пятиюродных. Так положено, чтобы кровь не разбавлялась. Иначе демону будет некого есть и он умрет. Семья такого позволить не может. Детям, конечно, этого всего не говорят… Потом, когда взрослеют, делают посвящение…
Поднялся ветер, мчался мимо наших окон, жалобно скрипел деревьями в саду, беспокоил лошадей в конюшне. А в комнате было душно и темно, и голос, говоривший со мною, казалось, вовсе не был Гришей.
— Говорят, что когда деду Егору приносят жертву, он сбрасывает человеческую плоть и становится огромной акулой. И семья — ну, ближний круг — стоят вокруг бассейна и говорят ритуальные слова. А ребенку делают укол какой-то, чтобы страшно не было… И вот его бросают в бассейн, он уходит под воду, но не тонет — у нас в семье никто не тонет… И акула делает несколько кругов, а потом пожирает свою жертву, и вода в бассейне становится розовой, а наша черная кровь кипит от счастья. И тот, кого жрут, тоже радуется, и ему не больно… Я надеюсь, что это правда. Потому скоро — моя очередь. Я же урод и ни пользы, ни чести семье не принесу…
В комнату упала полоса света, дверь открылась, за нею стояла тетя Аня.
— Гришка! Опять сказки рассказываешь? Кирюша, не слушай его! Ну-ка спать!
Когда дверь закрылась, мы долго молчали в темноте.
Гришка был моим лучшим другом почти год. Когда папа вернулся закодированный и забрал меня домой, я скучал по нему. Бабушка приезжала с подросшей Никой — та превратилась из большого розового пупса в нахального кудрявого карапуза, папу побаивалась, на меня щурилась недоверчиво.
— У нее хорошая няня, — сказала бабушка. — Говорит на трех языках. И садик развивающий, Монтессори. Если у вас, Юра и Кирюша, все наладится, может, следующим летом Ника к вам вернется. А пока пусть со мной живет.
Папа кричал на нее, спорил, но бабушка вздергивала подбородок и смотрела на него сверху вниз, он вскоре смирился. Катал Нику на плечах, она смеялась. Я ей читал вслух, у нее оказался хороший вкус — Чуковский понравился.
Папа и бабушка стояли в дверях и смотрели на нас, почему-то с грустью.
— Знаешь, мам, я решил больше за них не бояться, — сказал папа тихо, но я услышал. — Если бог так со мной поступит — если он еще кого-нибудь у меня заберет, я его, суку, убью.
Вечером, укладываясь спать, я представлял, как вместо земли — пушистая облачная вата. Посреди белизны стоят высокие кованые ворота — как у особняка деда Егора. У ворот господь Бог и святой Петр, стоят, ждут, болтают. Петр крутит на пальце связку ключей, Бог семечки грызет. И тут подходит папа — безоружный, в одних трусах. Ну и как он собирается убивать всезнающего и всемогущего?