.
Другое описание мы находим у пострадавшего в катастрофе председателя военно-революционного комитета Северных железных дорог Миронова: «Возвращались мы с броневиком ночью без обстрела как нас, так и из броневика нами, а уже перейдя за мост на разъезде, бронепаровоз и бронеплощадки со всеми нами были свалены под откос. Мы все, в том числе Гузарский и я, получили более или менее значительные ранения и контузии. При этом надо сказать, что причина катастрофы с броневиком так и осталась неустановленной. Лично помню, что при движении броневика в глубокой темноте раздался душераздирающий крик командира броневика в телефонную трубку “Стой” (команда машинисту). Броневик обо что-то тяжелое ударился, и мы полетели, перевернувшись, с броневиком. Когда мы выбрались из погибшего для нас броневика, оказалось, что по путям разъезда шел параллельно с нами поезд с порожними вагонами, подвозивший красногвардейцев к боевой линии, стрелка же оказалась кем-то переведенной этому поезду на наш путь. Произошло столкновение бронепоезда с этим поездом, путь разрушился, и бронепоезд упал с насыпи. Лично я отделался незначительной раной затылочной головной кости и сильнейшей головной болью в течение нескольких дней. Гузарскому сдавило грудную клетку. Были и тяжело раненные».
Глава 12
Пожар величиной с город
В самый разгар боев в Ярославле железнодорожный комиссар Миронов, направляя очередную сводку новостей в Москву, не мог скрыть своей тревоги: «Нам останется в наследство целый смрад». Как ни странно, но аналогичную точку зрения высказал человек, придерживавшийся диаметрально противоположных воззрений, известный певец Юрий Морфесси, который на свою беду решил в начале июля 1918 года дать серию концертов в Ярославле. Он видел ужас методично уничтожаемого города изнутри. В своих воспоминаниях он оставил такие строки. «Кромешные дни наступили… Ярославль подвергся артиллерийскому обстрелу, денно и нощно долбившему по городу. Церкви, самые высокие точки, выгодные для прицела, пострадали прежде всего. Одни были разнесены так – не осталось камня на камне, большинство же пылало и сгорело дотла. Горели казенные учреждения, дома, тюрьма, хозяйственные постройки. Весь Ярославль был в огне, и, я думаю, пожар Москвы – бледное отражение того, что мы наблюдали в этом приволжском городе русских святынь». На две недели богатый город погрузился во мрак. Людей, мечтавших о спасении, поджидала смерть от голода, от осколков снаряда, от пуль. Ни солдаты, ни командиры красных войск совсем не представляли, что происходило в городе. О беспримерном ужасе, охватившем рядовых красноармейцев, от осознания того, что они сотворили с древним городом, рассказывал один из очевидцев – Пантин, который 21 июля 1918 года вместе с тридцатью другими бойцами въехал на грузовике в «освобожденный» город. Машина двигалась от Московского вокзала в сторону исторического центра, через так называемый «американский» мост через реку Которосль в районе Спасо-Преображенского монастыря. У красноармейцев было отличное настроение, они пели «Интернационал». Внезапно исполнение гимна оборвалось, Пантин вспоминал: