— Опять ты обидел ее? — спросил я Леньку. — Выпороть тебя не мешало бы за такие дела.
Ленька ответил:
— Детей бить нельзя. Вчера по радио передавали. Он стоял передо мной, опустив круглую, наголо остриженную голову, и время от времени проводил руками за резинкой своих грязных, бывших когда-то желтыми трусиков. Делал он так не потому, что они спадали, а, наоборот, потому что резинка была тугой. Утром мама Надя советовала ему надеть другие трусики, иначе живот заболит, но Ленька упрямо заявил:
— Замечательные трусики, а резинка у них слабая. И живот у меня, будь спокоен, закаленный.
Теперь живот его был в красных вдавленных полосах, будто его бечевками стягивали. Лицо у Леньки вымазано сажей — это он играл в негра.
Мама Надя воскликнула:
— Ведь вчера только ты дал слово вести себя хорошо!
Ленька и пришел ко мне жаловаться.
— Зачем ты обидел ее своим отвратительным поведением? — спросил я.
— Она говорит, что у меня твой характер, — с гордостью ответил сын и, понизив голос, добавил: — Она все равно меня любит. И тебя тоже.
— Ты думаешь, что тебе не попадет?
— Может быть, попадет, — согласился Ленька, — но она все равно нас любит.
Ему попало и здорово. Во-первых, его не отпустили бросать гальки в Каму, во-вторых, вымыли горячей водой, в-третьих, сказали, что в ближайшее время, вплоть до особого распоряжения он не получит ни одной мороженки.
Сейчас Ленька был чистенький, свеженький и притихший.
— А вот на крышу вылезу, — спросил он, — попадет?
Я кивнул.
— А она меня все равно любит.
Ленька был прав. Мама Надя любила нас и прощала нам все. Иногда, правда, нам доставалось, но в конце концов мы получали прощение. И мы всегда думали: простит! Не выгонит же она нас из дому! Куда она без нас денется? Кому в воскресенье будет пирожки стряпать?
Но в этот день мама Надя, видимо, решила доказать нам, что ее терпению и любви пришел самый настоящий конец.
Днем мы с Ленькой, убедившись, что она спит и ничего не слышит, вылезли через окно на крышу (что нам было строжайше запрещено). Такую мы увидели красоту, что забыли обо всем.
Хлопнули створки окна, и раздался спокойный голос мамы Нади:
— Вы хулиганы. Вам хочется упасть с крыши и поломать себе ноги. Пожалуйста, падайте, сколько вам угодно. Мне это абсолютно безразлично, потому что обоих вас я уже ни капельки не люблю.
А мы и не поверили. Мы подумали, что кого же ей еще можно любить, если не нас?