— Тетя Вера, — сказал он, — Женя все равно не станет есть пончик. Дайте мне…
— Ешь на здоровье.
Тетя Вера встала из-за стола. При ее полноте это не так просто было сделать, потому что скамья, как и стол, была врыта в землю. Когда тетя Вера поднялась на террасу, я сказал:
— Сашка, ты гений.
Сашка кивал головой. Ответить он не мог: он жевал пончик.
— Не надо расстраиваться, — говорил Витька. Он держал Женю за руку на виду у всех. — Мы сами виноваты: перестали твоему отцу помогать. Разве легко в его годы бегать по городу?
— Не знаешь, что он мне в комнате сказал? Не знаешь — так молчи.
— Сказал… Ну и что же, что сказал. Ведь не ударил.
— Только этого не хватало. Ударил…
Сашка прожевал пончик, спросил:
— Интересно, жив еще Переверзев?
— Я пойду, — сказал Витька.
— Никуда ты один не пойдешь. Мы все тебя проводим, — сказала Женя.
— Конечно, проводим, — сказал Сашка. — И не смотри на меня такими глазами. Подумаешь, пончик…
Мы ожидали Женю на улице. Витька приоткрыл калитку и смотрел на дорожку.
Таких тополей, как на Жениной улице, не было во всем городе. Когда они цвели, то вся улица покрывалась пухом. Слой пуха заглушал шаги прохожих. Ночью казалось, что на улице лежит снег. А когда дул ветер, поднималась настоящая метель. Со стороны улица выглядела красивой, но жить на ней во время цветения тополей было не очень приятно.
По всему было видно, вечер будет теплый. Ни один лист не шевелился на тополях, и совсем не слышно было моря. А нас от моря отделял только ряд домов на другой улице. Деревья снизу были окутаны сумерками, а вершины еще освещало солнце. Мы стояли в тени, но все равно чувствовали солнечное тепло.
— Завтра в это время мы будем совсем свободны, — сказала Катя. — Только школу жалко.
— Можешь остаться на второй год, — посоветовал Сашка.
— С ума сошел.
— Видали последовательность? Школу кончить жалко, а на второй год остаться не хочет. Какая тебе разница? Институт мы для тебя выбрали.
Сашка преувеличивал: институт выбрали для Кати не мы, а он. Катя долго не знала, куда пойдет учиться. Но потом подружилась с Сашкой, и как-то само собой решилось, что она тоже пойдет в медицинский институт. С Катиной памятью ничего не стоило выучить названия трех тысяч костей и несколько сотен мышц. Если бы дело было только в этом. Катя могла бы стать врачом через неделю. Сашка говорил: «С Катиной памятью и моей эрудицией через пять лет я буду профессором, а она моим ассистентом». Катя не обижалась. Я подозревал, что она вообще не могла обижаться. Бывают такие счастливые люди.
— Ничего особенного, — сказала Катя. — Все очень хорошо получилось. Сестра говорит: при воинских частях бывают вольнонаемные врачи. Во время войны кого-нибудь из вас обязательно ранят, и я буду лечить.