— Чуточку подожду.
Все это было нам известно, как бывает известна биография каждого сколько-нибудь заметного жителя в небольшом городе.
Вот такой был Тартаковский, и к нему в парикмахерскую мы вошли. Тартаковский сидел у круглого столика, заваленного журналами, и читал «Курортник». Мы переглянулись, а Тартаковский снял золотое пенсне и надел рабочие очки в черной оправе. Газету он положил на столик портретами вверх.
— Прошу, — сказал он и положил руки на кресло.
Мы заранее условились, что первым будет бриться Витька. На него одного денег должно было хватить, а тем временем Сашка сбегает домой и выпросит у матери еще денег.
— Что будем делать, что? — спросил Тартаковский.
— Бриться, — басом ответил Витька. Откуда у него появился бас? Наверно, от волнения.
— А я думаю, мы сначала пострижемся. Я вам сделаю такой полубокс — родная мама не узнает.
В зеркало я увидел Витькин мгновенно затосковавший глаз.
— Можно полубокс, — сказал я.
Сашка исчез. Тартаковский, прищурясь, разглядывал Витьку в зеркало.
— Я понимаю, черная повязка вам очень идет, но ее придется снять, — сказал он.
Потом окутал Витьку белой простыней и поднял вверх руку с машинкой прежде, чем опустил ее на Витькин затылок.
— Будущие лейтенанты. Ну-ну… — сказал Тартаковский, и машинка застрекотала в его руке.
— Вам не нравится? — спросил я.
— Почему? Я просто думаю, почему лейтенанты, а не поручики.
— В Красной Армии введено звание «лейтенант».
— Вот это как раз меня интересует. Почему лейтенант, а не поручик? Насколько мне помнится, в царской армии были поручики, а не лейтенанты.
— При чем тут царская армия?
— Ни при чем? Ну-ну… Что же тогда «при чем»?
Тартаковский выстриг Витькин затылок и теперь щелкал ножницами. Я сидел у столика, листал журнал «Красная новь» и тихо злился.
— Так скажите мне, зачем надо было стрелять полковников в семнадцатом году? — Тартаковский снял с Витьки простыню и щеточкой смахнул с шеи волосы.
Потом он ушел за занавеску, чтобы приготовить бритвенный прибор. Он делал все медленно и обстоятельно, а мне казалось, что работает он очень быстро и Сашка не успеет вернуться. Витька разглядывал себя в зеркало и улыбался. У него на затылке молочно розовела незагоревшая кожа. Опухоль спала, и голубой глаз блестел, окруженный густой синевой. Витька мог улыбаться: четыре рубля на одного — сумма вполне достаточная. А я предвидел возможные неприятности, и это мешало мне поговорить с Тартаковским начистоту. Витьку я почти ненавидел за его блаженную улыбку. Как это я раньше не замечал, что уши у него большие и оттопыренные?