Лора присела на бортик каменной чаши. Она успела причесаться, накрасить губы и напудриться. Халат она тоже сняла и была теперь в открытом сарафане, подпоясанная клеенчатым передником.
— Я сама все покажу. Я же все знаю, — сказала Наташа.
Лора сказала, беря у нее альбом.
— Убери свой длинный нос.
Лора называла фамилии, показывала отдельные и групповые фотографии- мальчиков и девочек, какими они были в той жизни, и мужчин и женщин, которыми они стали теперь. Он многих не узнавал или не помнил, и Лора сказала:
— Конечно, ты нас за людей не считал.
Это было не совсем так. Они сами не очень замечали Димку, патентованного второгодника, вечно занятого своими бесконечными делами. Но он не стал этого уточнять. Фотографий было много, Лора показывала не все.
Подол сарафана провис и сдвинулся под тяжестью альбома. Кожа выше колен была белой, как бывает у полных и немолодых женщин. Он помнил белые отметины змеиных зубов на загорелой коже, но не мог вспомнить, на какой ноге.
Лора пропустила фотографию, на которой была снята она, очень молодой, с ребенком на руках.
— Это Лена! — крикнула Наташа и перевернула страницу обратно. — Правда, она похожа на маму? — сказала она.
— Представь себе, я уже бабушка, — сказала Лора. Она покраснела пятнами от шеи. Пятна на лице проступали сквозь пудру. Он легко мог себе это представить, потому что видел бабушек и помоложе.
Из мазанки вышел брат Наташи.
— Мама, отец проснулся, — сказал он.
— Сейчас, — сказала она.
Она встала с бортика. Он тоже. Они стояли друг против друга, и Лора растерянно косила левым глазом.
— Мы должны обязательно еще раз встретиться, — сказала она.
Значит, сейчас они почему-то должны были расстаться. Он подумал, что она пригласит его прийти вечером.
— Я остановился в «Интуристе» — сказал он.
— Нет, давай в городе встретимся. Завтра в шесть часов, у моста на набережной. Это же рядом с гостиницей. Тебе удобно?
— Вполне, — ответил он. Он понял, что она вообще не хочет, чтобы он приходил к ней в дом.
Он уже шел по двору, когда Лора спросила:
— Дима, ты счастлив?
Вопрос напомнил ее пожелание, похожее на ночной крик.
— Наверное, — ответил он, чуть повернув голову.
Дмитрий Сергеевич дошел до каменной лестницы. На лестницу и на нижнюю улицу падала тень собора. Весь день он жил как бы в двух измерениях: Димка Ганыкин — отдельно, он — отдельно. Теперь все встало на свое место. Он шел по каменной лестнице, как будто спускался в реальный мир. Прежде всего он почувствовал, что хочет есть. Утром в купе он и Вика выпили по стакану чая и съели по одному бутерброду. Оказалось, что вспомнить Вику приятно. Приятно то, что она в этом городе и он может пойти к ней, а может не пойти — это зависит только от него.