Максим мать правда жалел, но обрадовался в душе, что не придется выслушивать еще и эти излияния. Просто раньше она никогда так не откровенничала, да и вообще, на такие темы никто с ним не говорил, и он знать не знал, как нужно реагировать и что отвечать в такие моменты. Потому, пряча скуку, ждал, когда закончится их беседа. Однако, выговорившись, мать успокоилась, даже немного повеселела и неожиданно перешла к конструктиву. Предложила взять на себя все труды по поиску, и найму, и всему остальному. Максим, больше для виду, спросил:
– Оно тебе надо, гемор этот?…
– У меня же уйма свободного времени. Я вот сижу дома вечно одна, не знаю, куда себя деть, чем занять. Так что это для меня не хлопоты, а какое-то разнообразие. Цель какая-то. А то хоть на стену лезь с тоски. Ну а тебе учиться надо, некогда время тратить…
Мать, обычно сама печаль, тут вдруг преобразилась, загорелась прямо. «Да пусть занимается пасекой, домом – чем угодно, если тем более это ее так вдохновляет», – решил Максим. Ему же, собственно, легче. Единственное – о домашних выходных придется забыть, если дом они сдадут. Но это пустяковые издержки.
Правда, теперь, стоя перед обшарпанной дверью с увесистой спортивной сумкой в руке, думалось: не очень и пустяковые. Впрочем, человек, говорят, ко всему привыкает.
Дверь была без номерка, Максим вычислил по соседним, что это и есть пятьсот двадцать вторая, куда его определили. И ключ подошел, хотя замок – одно название.
Сразу с порога пахнуло какой-то кислятиной. Шлейф исходил от кастрюли на столе. Максим приподнял крышку, и его чуть не вывернуло. Прокисший суп. Зачем это на столе?
Сама комната его не то чтобы ужасала, но наводила смертную тоску. Глядя на затертый до дыр линолеум, на засаленные бумажные обои, сплошь исписанные всякими мудростями и непристойностями, на шкаф с покосившимися дверцами, который стоял поперек комнаты и, очевидно, разделял ее на «кухню» и «спальню», на колченогий стол со зловонной кастрюлей, на четыре узкие койки, застеленные клетчатыми покрывалами, оставшимися явно со времен Союза, Максим искренне недоумевал: это вот, что ли, дом? Как тут можно жить? Как он тут будет жить? Ему даже разуться здесь и то было противно.
Одно лишь не вписывалось в местный интерьер – пластиковое новенькое окно, проглядывающее сквозь затрапезную шторку.
– Бомжатник какой-то, – пробормотал он себе под нос.
Свою кровать он определил сразу – единственная здесь без подушки, без постели, без вороха всяких шмоток на спинках.
Над ней красовалась пошлая чернильная надпись на английском и соответствующий рисунок.