Потом папа учил меня стрелять, и сегодняшней мишени не повезло куда больше, чем вчерашней. Я даже вошла в азарт, представляя тех, кто управляет моим кольцом — почему-то виделся пузатый дядька с пальцами-колбасками, сидящий в белом халате за пультом управления, как в космическом корабле, и парочка миньонов, прыгающих рядом. Папа меня похвалил, и мы, подшучивая друг над другом, направились в школу экстремального вождения. Но едва мы зашли в большой, остекленный холл с гранитными плитами на полу, папе позвонили.
— Сейчас, Нютка, это из лаборатории, — буркнул он и отошёл в сторону.
И вдруг до меня донеслось его гневное:
— Да вы что там, обкурились все?! Вы о моей дочери говорите! Значит, перепроверьте! Я всё сказал!
Когда папа подошёл ко мне, на нём лица не было.
— Дебилы, блин! Наберут недоучек и прихваливают: молодой гений, молодой гений! Укурок явно! Напишу рапорт, пусть увольняют.
— Не кипятись. Лучше скажи, в чём дело, пап?
Папа вскинул на меня гневные глаза, в которых было слишком много растерянности.
— Да ни в чём! Ошиблись в анализах. Будем пересдавать.
Я требовательно подёргала его за рукав:
— Пап, ну давай, договаривай. Что они сказали?
— Полный бред. Тебе его знать не зачем.
— Па-ап, я не отстану. Скажи мне и вместе посмеёмся над тем, какие они дебилы. Ну, говори!
Папа нервно выпалил:
— Тут и говорить не о чем, эти кретины обнаружили у ребенка ДНК аллигатора, с большей вероятностью, даже не аллигатора, а динозавра, мутировавшее в человеческое…
У меня отвисла челюсть. Я глянула на кольцо и задрожала.
Папа не заметил.
— А в твоей крови нашли какой-то неопознанный элемент. Неопознанный, блин. Волки позорные. Что может быть в крови неопознанного? Таблицу Менделеева не знают?! Все с мест полетят! Поехали в больницу! К нормальным врачам.
— В больницу потом, пап. Сейчас домой, — решительно сказала я.
— Тебе опять плохо?
— Нет, надо, наконец, выяснить все вопросы с одним человеком. Обещай, что ты будешь молчать, пока я буду его допрашивать. Обещай!
— Допрашивать? — удивился папа.
— Тьфу, ну или спрашивать, — хмуро сказала я. — Но с пристрастием. И сначала я сама, понял? Сама!
— Моя дочь, — с гордостью сказал папа и пообещал.
Иррандо был зол на себя, на этот мир и даже на Аню. Как он мог так поторопиться?! Как она могла не поверить?! Как можно жить в мире, где всё шумит, ездит, громыхает, светится?!
И беспокоился за Аню, ей снова стало плохо, а он ничего не смог сделать, но она бы и не захотела. Неужели ей ничего не говорит сердце?! Его, непослушное, то тает, то заходится. И всё о ней. А она…