Так, наверное, дело шло бы и дальше, но с какого-то момента тон собраний начал меняться. Входила в моду критика и самокритика. Стало возможным критиковать, например, службу снабжения предприятия, работу столовой, транспортное обеспечение, что-то подобное. Поняв, что критические выступления становятся не наказуемыми, народ начал высказываться на собраниях не по разнарядке, а по собственной инициативе. Самые отчаянные осмеливались критиковать общую организацию работы предприятия и даже самого заместителя директора института по общим вопросам.
Однажды, на подобном собрании, когда Виктор по обыкновению, сидя в президиуме, погрузился в обдумывание вопроса о ремонте крыши сарая на своем садовом участке, кто-то из зала вдруг крикнул:
— Пусть Бранников скажет!
Весь зал устремил свой взгляд на Виктора, а он, поняв, что сейчас ему придется выступать, мучительно пытался понять, о чем идет речь! Нельзя сказать, что он был совсем не в курсе дела. Тема, обсуждаемая партийно-хозяйственным активом, так именовалось данное собрание, была ему известна: организационно-технические проблемы предприятия. Обсуждалась она уже не в первый и, наверное, не в последний раз. По результатам обсуждений собрание обычно принимало какое-то заранее подготовленное и согласованное с дирекцией решение, которое потом ей же направлялось якобы для исполнения. В общем, совсем неинтересно. Виктор все это давно уже знал и понимал, что подобные собрания организуются здесь и на других предприятиях лишь для того, чтобы, что называется, выпустить пар из народа.
После нескольких лет молчания сама по себе необходимость говорить с трибуны до смерти напугала Виктора. Щеки его покраснели, сердце забилось чаще, а по спине потекли струйки холодного пота.
Председательствующий повернулся к нему и как-то особенно торжественно произнес:
— Виктор Иванович! Народ просит вас высказаться!
Что тут поделаешь, стараясь унять дрожь во всем теле, Виктор поднялся со своего места и, не спеша, собираясь с мыслями, направился к трибуне. Народ затих. Такой мертвой тишины в зале, где находилось не менее трехсот человек, наверное, никогда не было.
Идя к трибуне и вслушиваясь в эту жуткую тишину, Виктор понимал, что должен, просто обязан достойно ответить на ожидания публики, но чего, какого откровения ждет она от него, понять не мог.
Два десятка шагов, отделявшие Виктора от трибуны, дались ему нелегко. Микрофон на гибкой подставке представился ему изготовившейся к броску змеей. Глядя на него как на врага, Виктор пару раз кашлянул. Потом поднял глаза, оглядел зал, где было так много знакомых лиц, и уперся взглядом в противоположную стену. Так было спокойнее.