? Я для тебя Клементина?
Прозвучавшее имя действует на Теодора как удар молнии, и он дергается, отступает еще дальше и спотыкается. Незнакомая Клементина встает между ними невидимым призраком.
– Я права? – Голос Клеменс дрожит, и она злится на себя еще сильнее. – Ты видишь во мне ее и потому так отчаянно за меня цепляешься, да?
Теодор молчит. Она открывает рот, чтобы сказать еще, добить его, выплескивая из себя ненужные чувства, словно это он виноват в том, что разобраться в себе Клеменс не может.
– Слишком много эмоций, – вместо этого говорит она и вздыхает. Стоящий перед ней Теодор кажется побитым щенком, и это непривычное зрелище пугает ее.
Так много в мире вдруг стало ее пугать.
– Я задам тебе этот вопрос, когда придет время, – роняет Клеменс. – Будь готов ответить на него должным образом. А теперь идем домой. Мне нужно найти Шона.
***
Они возвращаются с рассветом – молчаливый, оглушенный Теодор и уставшая, выбившаяся из сил Клеменс. Оливия вскакивает с кресла, когда они вдвоем проходят в полутемную гостиную.
– Где ты была?! – кричит мать, не утруждая себя предисловиями. Она не спала всю ночь, не сменила одежду, не смыла макияж, и теперь выглядит старше своего возраста: спутанные волосы, собранные в слабый пучок, помятая рубашка, выпачканные в апельсиновом соке брюки. – Где тебя носило?!
От ее криков хочется взвыть в голос – голова раскалывается на части, тело не держит от вселенской усталости. Клеменс делает глубокий вдох и медленно выдыхает.
– Я разговаривала с отцом, – припечатывает она. Бессонная ночь лишила ее сил на какие-либо эмоции, и потому Клеменс говорит равнодушным сухим голосом.
Этот внезапный пустой ответ заставляет Оливию замолчать. Она открывает рот, но ничего не говорит, и Клеменс, окинув ее застывшую фигуру безразличным взглядом, идет вглубь комнаты. Пересекает ее, выходит в кухню.
Там, за барной стойкой, сжимая в руках пустой бокал из-под цитрусового сока, сидит Шон. Опустошенный, как брошенная, ненужная никому кукла. Сейчас, в ярком белом свете восходящего солнца, Клеменс отчетливо видит на его лице отпечаток прожитых им лет – старческие морщины на мальчишеских щеках, пожелтевшую кожу и уставшие, вечно заспанные глаза с темными пятнами под ними.
– Эй, – зовет Клеменс. Шон поднимает к ней взгляд. – Прежде чем ты что-то скажешь, послушай. Я не…
– Это моя вина, – беззвучно шепчет Шон. Он смотрит на Клеменс так, будто самолично повязал и отдал в руки опасному психу, но это неправда. Важно, чтобы он понял.
– Послушай, – с нажимом повторяет она. – Со мной все в порядке, он меня не тронул. И не тронет, я уверена. Я нужна ему живой и здоровой.