– Не убедил!
Он все ближе, ближе…
Откуда-то издалека доносится грохот. Люди бегут по улице и кричат, но ни я, ни Мэтью не оборачиваемся.
Я пытаюсь всем телом вжаться в закуток, но он слишком мал для меня. Озираюсь по сторонам: где же спрятаться?
Негде. Спрятаться негде.
Теперь решать моему ножу. Пусть даже он ничего не стоит против мачете.
– Тодд? – доносится из-за спины.
– Не бойся, Манчи, – говорю я. – Все будет хорошо.
Откуда мне знать, вдруг он поверит?
Мэтью почти рядом.
Я стискиваю нож.
Мэтью останавливается в метре от меня – так близко, что я вижу блеск его глаз.
– Джессика, – говорит он.
И замахивается мачете.
Я откидываюсь назад, заношу нож, собираю в кулак всю волю…
Но Мэтью мешкает…
Мешкает…
Я узнаю это замешательство…
И не теряю ни секунды.
Быстро помолившись – только бы они не были сделаны из той же резиновой дряни, что и канаты моста, – я одним движением перерезаю несколько веревок, скрепляющих вязанки силоса. Остальные веревки тут же рвутся, не выдержав тяжести, а я закрываю голову руками и как можно глубже вжимаюсь в закуток.
Гул, удар, «Ох!» от Мэтью, и я поднимаю глаза: его с головой завалило вязанками, только сбоку торчит рука, мачете валяется на полу. Я отшвыриваю его ногой и оглядываюсь по сторонам в поисках Манчи.
Он спрятался в темном углу за упавшими вязанками. Подбегаю к нему.
– Тодд? – говорит он. – Хвостик, Тодд?
– Манчи!
Вокруг темно, хоть глаз выколи, и мне приходится сесть на корточки. Хвост Манчи стал короче на две трети, всюду кровища, но – благослови Бог моего пса! – он все еще пытается им вилять.
– Ой, Тодд?
– Все хорошо, Манчи, – говорю я, плача в голос от радости, что ему оттяпали только хвост. – Мы тебя живо подлатаем.
– Ты, Тодд?
– Я цел, – отвечаю, гладя его по голове.
Манчи прикусывает мою руку, но я не злюсь: это он от боли.
Он лижет укушенное место и кусает снова.
– Ой, Тодд!
– Тодд Хьюитт! – Женский голос со стороны главных ворот.
Франсиа.
– Я здесь! – кричу, вставая. – Все нормально. Мэтью сошел с ума…
Но она меня не слушает.
– Тебе надо спрятаться, щенок, – быстро произносит Франсиа. – Тебе надо…
Она умолкает, замечая под вязанками Мэтью, и тут же начинает их растаскивать.
– Что случилось? – Стащив одну с лица Мэтью, Франсиа проверяет, дышит ли он.
Я показываю на мачете:
– Вот что.
Франсиа смотрит на мачете, потом долго смотрит на меня, и по ее лицу ничего нельзя понять. Я не знаю, жив Мэтью или нет, и никогда не узнаю.
– На нас напали, щенок, – говорит она.
– Что?!
– Мужчины. Прентисстаунцы. Тот отряд, который за вами гнался. Они напали на деревню.
Сердце вываливается у меня из ботинок.