— Пока я храбро держу оборону, мои оруженосцы разводят мокроту.
Присаживаюсь на корточки, наверняка с глуповатой улыбкой разглядывая моих девчонок.
В жизни каждого мужика наступает момент, когда он понимает: никто и ничто, даже Армагеддон, не доведет до слез его женщину. Пусть ради этого придется подставляться под долбаную Нибиру или встречать с соломенным мечом Всадников Апокалипсиса. А у меня таких плакс целых две.
— Твоя мама сказала, что перезвонит вечером.
— А что сказал папа?
Она такая забавная со слипшимися ресницами и смазанными полосами туши на веках.
— Папа сказал, что подумает. Очень я хороший получаюсь.
— Потому что ты и есть хороший, — бесхитростно и широко улыбается выдумщица. — Самый лучший для меня.
Жаль, у меня в арсенале нет ни щита, ни хотя бы зеркала, чтобы прикрыться от этой прямоты. Только вездесущее желание иронизировать, но именно сейчас я делаю исключение и сажаю его на большую толстую цепь.
— Сова, там чашки в гостиной, уберешь?
Она явно не хочет уходить, но в этой игре в гляделки победа за мной. Так что, как только мы с Йори остаемся вдвоем, я прикрываю дверь и тянусь к ней, чтобы пальцами стереть «круги панды» под глазами. А она вдруг крепко обнимает меня в ответ, как будто от этого зависят наши жизни.
— Прости, надо было заранее предупреждать, что ты такой обаятельный красавчик и принц, — тяжело дышит куда-то мне в шею.
— Я циник и язва, маленькая. Честное слово. Хватит превращать меня в романтического героя.
— Ты мой циник, — она тянется, чтобы потереться мокрым носом о мой нос. — И моя язва.
— Упрямая женщина, — посмеиваюсь в ответ, но в горле почему-то ком. В этой плаксе столько романтической хрени, что я становлюсь от нее зависимым.
— Я решила повоевать, — еще дрожащим, но уже уверенным голосом признается Йори.
— С кем? Хочешь, буду твоим Санчо Панса?
— С твоей холостячностью, — шепотом сознается она.
И впервые делает первый шаг без подсказки — целует оторопелого меня солеными улыбающимися губами.
Хотелось бы мне знать причину этой смелости, но в первую секунду она меня пугает. Не так, чтобы хотелось перекреститься и поплевать через плечо, а на фиг вышибает своей откровенностью. «Я решила воевать с твоей холостячностью» — и все, вот так просто, спокойно и со смущенной улыбкой. Как будто заранее известно, что я проиграл, но лучше сопротивляться хотя бы для вида.
А через несколько секунд оторопь проходит, потому что мне нравится вкус соли этого поцелуя, и нравится, что выдумщица продолжает плакать, но теперь уже как будто от радости. Что там говорят, что когда людям хорошо, они плачут обильнее, чем когда им действительно очень плохо?