— А что было греховного, Божьим попущением, то можно отмолить только в скиту. И все тут!
Он вернулся. Во дворе хмурые подворники под началом Третьяка раскидывали прошлогоднее запревшее сено. Бояркан сидел на медвежьей шкуре, мелкими глотками попивал топленое молоко. Булаг пекла пресные лепешки на летнем очаге, глядела на дядю влюбленными и виноватыми глазами, во всем старалась угодить старику.
Угрюм уже изрядно опохмелился, лежал в тени под навесом и кичливо хвастался достатком. Бояркан презрительно поглядывал в его сторону сквозь щелки глаз. Иван присел рядом с ним на шкуру. Булаг молча подала чашку с молоком.
— А я вот гляжу, пистоль у тебя ладный! — залопотал Угрюм, кивая брату. — Мне бы такой в самый раз в хозяйстве — часто один по округе езжу. Дорого ли купил?
— В Москве восемь целковых отдал! — грубовато приврал Иван.
— Дорого! — стал торговаться Угрюм. — За десять у промышленных можно мушкет купить. Так у него ствол во! — развел руками. — Полпуда железа. А в этом кого?
— Дешевле не отдам. Много чего давал тебе без благодарности. Оружие — не дам!
— Видел мой табун? — заговорил Угрюм про другое. — Всем табунам табун. Потому что я хозяин! А кобылка братская хороша!
— Хороша, да не про тебя! — отрезал Иван. — Мы с Боярканом дальше поедем.
— И куда вы поедете? — с усмешкой прошепелявил Угрюм.
— От тебя подальше! — неприязненно буркнул князец по-бурятски.
— Когда? — спросил его Иван, привычно оглядываясь на солнце.
— Сегодня уйдем!
— Чтоб тебе медведь язык откусил! — взорвалась Булаг с красным от жара лицом. — Без языка совсем хороший был бы муж. Хозяин еще лучше!
Угрюм не снизошел до склоки с женой. Однако сказанное гостями его озадачило и слегка вытрезвило.
— Я думал, зазимуете! — пробормотал.
— Выжил гостей, болтун! — обернувшись, крикнула Булаг.
— Поговори у меня! — огрызнулся Угрюм. — Вот куплю у братов молодую ясырку да забрюхачу. Будет у меня две жены, как у того святого, который за каждую по семь лет работал.
Булаг сверкнула узкими глазами, в раздражении бросила в котел нож:
— Будет тебе ясырка! — пригрозила. — Проснешься пьяный: ни языка, ни яиц!
Она окликнула дочь. Та вышла из избы. Черные волосы были заплетены в одну толстую косу, большая голова повязана лентой. Дородная девка ласково взглянула на отца, играючи подняла его на ноги, потянула за собой:
— Пойдем, тятя!
— Пойдем, милая! — податливо согласился Угрюм. — Пусть они хоть все до одного разбегутся, а я всегда буду с тобой.
Со светлой завистью взглянул вслед брату Иван. Ведь была и у него дочь, любил, ласкал, жалел и потерял, как теряют детей многие служилые, мотаясь по дальним государевым службам. Возить за собой, как Иван Галкин, — мучить. Оставлять — потерять!