Граф Зак наблюдал за ним столько, сколько ребенок считает до десяти.
– Недурно, – заметил он. – Но неправильно.
Он расположился точно между двумя полками и скомандовал:
– Ша-гом!
Чинно и слаженно, как на параде, оба конных полка шагом двинулись вперед.
Зак мечтал об этом тысячу раз: победа на поле брани, несмотря ни на что. Свежий конь и острый меч.
И враг, захваченный в ловушку. Мечта кочевника.
– Сабли! – взревел он. Его конь успел прогарцевать шесть шагов до следующего выкрика: – Наголо!
Морозным днем пять сотен сабель засверкали, как лед.
Вардариоты и схоларии привычно втиснулись в центр, превратившись в единую массу лошадей и сабель. Или боевых молотов и стальных топориков – в зависимости от предпочтений.
Фракейская кавалерия дрогнула под их натиском. Это проявилось даже зримо, ее ряды колыхнулись.
Грациозно, словно танцоры, гвардейцы покатились вперед. Они двигались с нечеловеческой точностью и внушали благоговейный ужас.
Зак повернул голову, привлеченный движением на дороге справа – проблеском стали.
Он рассмеялся, привстал в стременах и по огромной дуге подбросил свою длинную саблю. Она вернулась в его руку, как по приказу богов, повелевающих степными ветрами.
У Зака вырвался хриплый вопль. Непреднамеренный.
Вардариоты откликнулись, а гвардейцы пришпорили свежих коней и перешли на галоп.
В ответ с дороги на Дормлинг донесся истошный крик, который покатился над полем, как охотничий клич огромной виверны или могучего дракона:
– Лаклан! Лакланы за Э!
Гармодий стоял в литейных цехах Дворца воспоминаний Аэскепилеса, окруженный шестернями и колесами. У него было время восхититься хитроумием и стараниями владельца. Он увидел изношенные веревки, натянутые до предела цепи, дырявые ведра и воду, которая приводила в движение колеса колдовства, – густую и грязную от измен и невыполненных обещаний.
Он взмахнул мечом, и массивные механизмы сгинули.
Гармодий позволил себе улыбку. Ему тысячу раз приходило в голову, что волос, который он взял у ножовщика в Ливиаполисе, мог принадлежать не Аэскепилесу, а кому-то другому.
Явилось эфирное тело Аэскепилеса. Он предстал мрачным здоровяком с черной бородой, а изо лба у него тянулись и уходили в эфир два тяжелых черных шнура.
«Вон!» – рыкнул он.
Гармодий улыбнулся.
«Я лев», – сказал он. И обрубил цепи, питавшие… что-то.
Раздался оглушительный треск.
Аэскепилес, даже здесь откровенно запаниковавший, воздел металлический жезл.
«Это ничего не изменит, – заметил Гармодий. – А чинить разрушения у себя в голове – дело гиблое».
Он шагнул вперед.
«Кто ты? – вопросил чародей. – Как такое возможно?»