В сорок втором, когда Коновы-Сомовы эвакуировались в наши края, старуха приезжала к ним проведать внучка. Привозила гостинец — вяленой рыбы. Но встречали её плохо, и поездки прекратились.
Сейчас Лёнька, стуча зубами, вспомнил о былом. Признался:
— Замечательно там, в Рождествено. И бабушка будет рада. Можно ледоход у неё переждать.
— Ты дорогу туда забыл, — не без иронии заметил Грач.
Но Лёнька невозмутимо отозвался:
— Люди покажут.
— А если родной отец там? — спросил я.
Лёнька как-то сразу сник, и разговор про Рождествено прекратился. Да и попасть нам в него не удалось.
Мы нашли людей и тут, на острове. На бугре, где лес, виднелся чей-то костёр. И хотя было боязно подходить к нему, но тьма и холодный ветер вынудили нас это сделать.
У огня, как выяснилось, сидели друзья по несчастью — две женщины с бидонами, которые ходили из-за Волги по льду в город продавать молоко. На обратном пути и застал их ледоход.
А костёр жёг худой и длинный, как гвоздь, дед. Борода у него и лохматая грива из-под засаленной кепки были рыжими, точно ржавчина. И голос скрипучий, неприятный.
— Вы откель, хлопцы? — не без удивления поинтересовался он.
Когда же мы вкратце рассказали о своём путешествии, он, покашливая и дымя самокруткой, рассмеялся:
— Стало быть, прокатились на льдине. Ну и артисты.
Мы ничего на это не ответили. И женщины, полусонно и сожалеючи глядя на нас, промолчали. Лишь дым от самосада ел старику глаза, будто в наказание за злой смех. Но сам он оказался добрым. Сунул длинную руку в мешок и, порывшись там, вытащил буханку хлеба. Протянул нам:
— Ешьте.
И мы взяли хлеб, хотя в карманах у нас лежали свои чёрствые горбушки. На льдине было не до еды.
Потом дед налил из котелка кипятку. И подал нам, одну на четверых, кружку.
— Стало быть, студенские? — проскрипел он.
— Нет. Мы только пришли туда. Ледоход смотреть.
— А девку как угораздило, с вами? — спросила одна из женщин. И сердито громыхнула порожними бидонами за спиной.
— Так же, как и вас, — ответил неопределённо Лёнька.
А Валька лишь улыбнулась. Она первая грелась кипятком из кружки. Женщина же немедля осудила:
— Срам-то какой. Одна с мальчишками. Не я твоя мать!
И она как-то без стеснения начала разглядывать Вальку своими узкими глазками:
— Не дети — подарочки!
Другая женщина, что помоложе, была сносная характером. Она наелась дедового хлеба, напилась кипяточку, и ей хоть трава не расти — привалилась к тёплому от костра дереву, закуталась в шубейку и похрапывала. Сам дед, однако, тоже ещё скрипел, растравливая в себе родительскую струнку.
— Матеря небось с ума сходят. С ног сбились — ищут, — как бы спрашивал он. И, выдержав паузу, заключал: