— Валентинушка, и в кого ты такая?
— В папку, наверное.
Валька Ларина доставала из новенького комсомольского билета довоенный снимок отца. Он был совсем маленьким, этот снимок, паспортным, но ошеломлял. И Лёнькина мать смотрела на него и бледнела. И ей не верилось, что война могла так изувечить человека.
Частенько Лёнькина мать приглашала:
— Идём, Валентинушка, чайку попьём.
И это гостеприимство, привораживало Вальку к Коновым-Сомовым. Может, чудодейственно влиял на неё зелёный чай, который Лёнькин отчим привозил из дальних командировок. Тётя Настя Ларина была малограмотная женщина, но и она сказала дочери:
— Смотри, Валька, не прогадай! Не нравится мне жених твой. Да и рано тебе ещё ходить к ним в гости.
Но как отказать Глафире Андреевне — так Валька звала Лёнькину мать, — если та просит.
А за чаем были беседы. Уж Лёнькина мать умела беседовать. Скучающие зелёные глаза её уводили думы куда-то в прошлое.
— Я всё одна. Муженёк в командировках. Сыночек сторонится меня.
Лёньку на время чая выпроваживали в другую комнату — нечего женский разговор слушать. И это льстило Вальке: она чужая, а ей доверялось больше, чем сыну. Вообще Глафира Андреевна неглупая, с ней было интересно.
— Досталось мне воспитание сынка, Валентинушка, — часто жаловалась она. И зажимала чистыми пальцами серьги на ушах. И протяжно вздыхала:
— Полжизни унёс.
Валька была простоватой по молодости и возражала:
— Что же тут трудного? Он как все рос.
Впрочем, ей, нашей сверстнице, так и казалось.
Но Лёнькина мать отрицательно качала головой.
— Нет, не как все.
И исповедовалась. В конце-концов, ей перед кем-то надо раскрыться.
— Сначала я оторвала его от этой старухи Коновой.
Глафира Андреевна знала, как больно было сыну. Но другого выхода не нашлось — не терять же Лёнечку.
— Больше месяца выл он день и ночь, — вспоминала она. — А потом сделался мяконьким. И я начала лепить из него своё дитя.
Глафира Андреевна безжалостно улыбнулась — отчего золотые коронки её хищно сверкнули. Вальке сделалось не по себе. И она невольно спрятала взгляд под стол, точно размышляя: говорить — не говорить?
— Впрочем… — Глафира Андреевна сделала паузу. Потом продолжала: — Ремень и страх сделали своё дело. Особенно помог чулан — там крысы скреблись. Лёнечка их как огня боялся. — Глафира Андреевна опять так же нехорошо улыбнулась. Задумалась.
— Короче, на всё шла. Ради добра ему. Кое-что, конечно, не удалось. Например, не смогла спрятать Лёнечку от этих уличных мальчишек. Они научили его врать, тащить всё из дому.
«А так ли? — подумала вдруг Валька. — Ведь от боязни врут. От боязни». Но промолчала. Тут же вспомнила: втайне Лёнька ненавидел мать. За глаза рассказывал такое… Обманывал на каждом шагу. И при чём тут мальчишки… Да и сама Глафира Андреевна будто подслушала её мысли. Выдохнула: