— Не любит он меня.
В следующий раз за чаем она вспомнила это признание. И оправдалась.
— Всех не любят за горькое лечение. Однако я Лёнечку спасла. Что толку: Грачёва Катерина и Малышкина мать лупили своих… — И криво улыбнулась: — Они-то лупили, а дети остались прежними. И пришлось их отдать на завод, чтобы ворами не стали.
Валька отлично знала, почему мы пошли работать на завод. Многим поселковым жилось трудно. Однажды она набралась смелости и выпалила:
— А Лёнечка у вас трусишка, Глафира Андреевна. Вы не знаете, почему?
— Видишь ли, Валентинушка… — Лёнькина мать помрачнела. И, будто, озябнув, запахнулась в свой бархатный халат. Начала разговор о другом.
— Нет трусов… Просто есть разумные люди. — Голос её сорвался. — Они всегда умеют извернуться в жизни. Вот Лёнечкин отчим уберёгся от фронта — и целёхонек. А жить с таким как хорошо.
И Глафира Андреевна притворно засмущалась. Положила мягкую руку Вальке на плечико.
— И ты не пропадёшь, если поженитесь с Лёнечкой. Вспомнишь тогда меня.
Но, уходя в тот день от Коновых-Сомовых, Валька поняла иное. Сгубила в какой-то мере Глафира Андреевна Лёньку. И ей вдвойне стало жаль парня. Лёнька же привязался к Вальке искренне. И что уж скрывать: без неё никуда ни шагу.
— В кино, Валь, хочешь? На «Тарзана»…
Или:
— В город хочешь? Мороженого наедимся.
И в тот день после экзаменов он сказал:
— Вы обождите, ребята, я за Лариной сбегаю.
Мы с Колькой, конечно, были не против, редко в последнее время видели Вальку.
А ждать ватагой остановились на поселковом кладбище — всех ребят и девчонок потянуло к дяди Лёшиному кресту. Бугорок земли над Лялякиным был ещё свежим. В светло-зелёный крест вдавлена фотография под стеклом. Дядя Лёша смотрел с неё уже состарившийся: седые брови, седые волосы, фигура по пояс чуточку сгорблена, отчего знакомое лицо казалось ещё добрей.
Захирел он как-то неожиданно. Всю зиму болел: то поднимется, то сляжет. Приехала проведать его старшая дочка Иринка, скуластая, похожая на отца. Постирала бельё, прибрала в комнате, собралась уезжать. И вдруг вернулась.
— Папа, не могу я оставить тебя, — сказала она. — Тебе трудно одному.
Дядя Лёша даже поплакал на радостях. Сказал:
— Спасибо, родная!
И горестно признался, что её, девчонку, меньше любил — тосковал по сыну. И вот — на тебе.
Иринка поступила на завод сверловщицей, уходила по утрам с нами вместе, маленькая, проворная, в мешковатой замасленной фуфайке — обычный рабочий человек. Вечером с учебниками и тетрадками под мышкой спешила в школу, в девятый — она была на один год моложе нас. А в домике у дяди Лёши словно просветлело: на окнах шторки, шершавые полы в комнатах выскоблены, и каждое утро топилась печь и пахло блинами.