— А если парашютист убился?
— Не должно.
Но, возразив, Колька нахмурился и недружелюбно покосился на Лёньку. А в лесу уже чуть слышно перекликались поселковые, они, наверное, возвращались.
И наша тропинка начала временами исчезать, сужаться. Потом растворилась в незнакомом нам затемневшем лесу. Навстречу падали длинные тени, солнышко было впереди, низко. Лёнька совсем уже забеспокоился.
— Может, вернёмся? — предложил он. — А то мать задаст.
— Вытерпишь, — вновь успокоил Грач.
— А если заблудимся?
На это ни я, ни Грач ему не ответили: так далеко нам уходить ещё — не приходилось. Только минутой позже Грач вдруг нервно оглянулся на нас и сказал:
— Надо же его найти.
И махнул саблей в сторону растаявших голосов:
— Они-то не нашли…
— Не нашли, — подтвердил я. — И вернулись.
— А если волки? Тут глушь.
Лёньку как подменили. Таким трусливым он не был.
— На дерево залезем, — успокоил я. — К тому же у меня спички.
— Ещё с километр пройдём, — выдохнул Колька, — и остановимся. Костёр разведём. А сейчас давайте покричим. И он посчитал:
— Раз, два, три…
— Дя-адень-ка-а! А-а-ааа!
В три голоса получилось громко. Но нам откликнулось только эхо. Оно плутало где-то по лесу, повторяясь всё дальше и дальше, наконец замерло. Потом мы кричали ещё раз. Много раз. До хрипоты. И, потеряв надежду, что кто-то отзовётся, остановились. Грач нарубил саблей сушняку. Я сложил дрова шалашом и быстро разжёг костёр. Блики огня румянили нам лица, ползали по близким стволам. А за ними затаилась в лесу тьма — немая, жуткая. Дым от костра, как серый волчий хвост, полз в небо. Около пищали комары, но кусались мало. Они незлые к концу лета. Мы вскипятили в котелке малиновый компот. В горячей золе испекли картошку. Поели шикарно.
Ночевать на берегу реки или в лесу нам тоже не привыкать. Мы разгребли костёр, затоптав угли, легли на нагретое место и укрылись ветками. Хорошо.
Над головой мерцало россыпями звёзд небо. О чём-то мирно шептались вершины дубов.
— Мать задаст, — опять вздохнул Лёнька.
— Ты замолчишь?! — спросил Грач.
Я тоже долго не мог уснуть. Представил, как лежит где-то в глухой чаще парашютист со сломанной ногой.
Максимыч говорил, что у него ракетница. Почему же тогда он не даёт о себе знать? Может, верно, сбежал? Может, прав Портянкин? И мне сразу стыдно сделалось от такой мысли.
Днём, низко над лесом, летал «кукурузник». Лётчик всё высматривал белый парашют. Не нашёл. Но, может, его нашли наши матери или Портянкин — он такой: как сыщик. Но верить в это не хотелось. Хотелось, чтобы его, парашютиста, нашли именно мы. И никто больше.